Сон в Иванову ночь (Шекспира)

Влюбленные, равно какъ и безумцы,
Имѣютъ всѣ такой кипучій мозгъ,
Столь странныя фантазіи, что часто
Имъ кажется за истину такое,
Чего никакъ смыслъ здравый не пойметъ.

Признавъ влюбленность – «игрой воображенія» («Безумный и влюбленный и поэтъ – составлены всѣ изъ воображенія»), прихотью случая, дѣйствіемъ силы, независимой отъ нашей воли, Шекспиръ въ каррикатурномъ видѣ представилъ это состояніе лишь на примѣрѣ Титаніи, влюбляющейся въ человѣка съ ослиной головой, подъ вліяніемъ волшебнаго цвѣтка, которымъ Оберонъ натеръ ей глаза. Принято считать этотъ тезисъ Шекспира и вообще всю пьесу «Сонъ въ Иванову ночь» проникнутыми очень пессимистическимъ, чтобы не сказать отрицательнымъ взглядомъ на любовь. Однако, тезисъ самъ по себѣ былъ, конечно, весьма не новымъ. Объ «ослѣпленіи любовью» трактовалъ уже Лукрецій (De rerum natura, кн. IV, ст. 1142 слл.), указывая, до какой степени обманываются тѣ, которые поддаются данному душевному настроенію. Позже Мольеръ перефразировалъ указанное мѣсто у Лукреція, вложивъ въ уста Эліанты, въ «Мизантропѣ» (д. II сц. 4), слѣдующій монологъ[10]:

Кто любитъ, склоненъ тотъ хвалить свое избранье
И въ немъ порочнаго не видитъ ничего;
Въ предметѣ страсти все прекрасно для него —
Пороки кажутся въ немъ благомъ очевиднымъ,
Ихъ именемъ спѣшитъ назвать онъ безобиднымъ:
Онъ блѣдную какъ смерть – жасминомъ назоветъ,
И страшно черная – смугляночкой слыветъ,
Свободна и гибка – коль очень худощава,
А слишкомъ толстая – осанкой величава;
Неряха грязная, невзрачная собой —
Тотчасъ же прослыветъ небрежной красотой,
Коль ростомъ велика – богини воплощенье,
А карлица – чудесъ небесныхъ сокращенье.
Коль дура – то добра, лукавая – умна,
Спесивая – носить корону рождена,
Пріятный нравъ найдутъ у слишкомъ говорливой,
Нѣмую прозовутъ невинностью стыдливой:
Такъ всякій, если кѣмъ до страсти увлеченъ,
Въ пороки самые окажется влюбленъ.