Сон в начале века

С немым вопросом Кочешкова посматривала на Сурмака и Кочешкова: кто из них вернется? Кто? Муж или любовник? Неужто — оба?

Темнота, пустота, плохая погода. Где-то пробили часы, трагическая, не чаровница, луна выскочила из-за туч. Кочешкова вставила в угол рта тонкую сигарету, щелкнула зажигалкой. На мгновение ее зрачки вспыхнули красным. Она глубоко затянулась. Вкус табака напомнил о том, что с утра она выпила только чашечку кофе. Сурмак и муж теперь стояли возле «джипа» в скорбном молчании: собирались с духом. Кочешкова выпустила дым и заметила на противоположной стороне улицы маленький автомобиль, в нем двух человек, чьи лица, бледные в лунном свете, словно — неживые, напоминали о смерти вернее, чем само ее соседство, чем присутствие ее рядом, чем недавнее прикосновение к ней. Двое из маленького автомобиля наблюдали за ней, за Кочешковой. Их глаза, черные и большие, смотрели на нее не мигая. Ей стало не по себе, она быстро взглянула на мужа и Сурмака, вполголоса обсуждавших — стоит ли копать могилу или лучше просто бросить Кынтикова в какой-нибудь овраг, где его тело засыпет вскорости снег, а то, что от него останется, найдут лишь весной. Сидевшие в маленькой машине заметили ее взгляд, и один из них поднес палец к губам. Кочешкова послушалась, растоптала сигарету каблуком, шикнула на мужчин: скоро вы там? Долго еще будете резину тянуть? Клопа ячить? Те встрепенулись, полезли в «джип». Кочешкова подошла к двери мужа, поцеловала его, потом, обойдя «джип», поцеловала Сурмака. Ей нечего было бояться, она была связана с ними кровью. Кочешков тронул «джип» с места медленно, как катафалк.

Стоило «джипу» скрыться за поворотом, как маленькая машина развернулась, остановилась возле Кочешковой, один человек вышел из нее на тротуар и открыл для Кочешковой дверцу.

— Садитесь, пожалуйста! — сказал кынтиковский, сам оставаясь под снегом с дождем.

Сев в машину, Кочешкова попала в объятия густого, тягучего, мужского аромата. Там, за рулем, сидел Тебеньков. Его перебитый нос со свистом втягивал и выпускал воздух.

— Убили, значит, Санька? — спросил Тебеньков.

Кочешкова промолчала.

— Кто? — спросил Тебеньков.

Кочешкова промолчала вновь.

— Ладно! — Тебеньков воткнул скорость, и машина юзом пошла по дороге. — На вот, держи!

На ладонь Кочешковой легла продолговатая черная коробочка.

В коробочке шла серьезная, коробочкина, жизнь. В ней что-то потрескивало, гудело, коробочка вибрировала, на ней попеременно вспыхивали две лампочки-кнопочки, красная и зеленая.

— Что это? — спросила Кочешкова.

— Когда скажу «Давай!» — нажмешь вот на зеленую, — не отвечая по примеру Кочешковой, проинструктировал Тебеньков, — а потом, сразу — вот на красную. Понятно?

— Да...

Они догнали «джип». Тебеньков сначала просто сел на огни, потом чуть отстал, потом приблизился вновь, потом отстал метров на пятьдесят и отставание свое увеличил. Улица шла через парк, было пустынно, тоскливо.

— Нажимай! — сказал Тебеньков.

— Нажала! — выполнив его приказ, сообщила Кочешкова.

— Теперь вторую!

— Нажала!

И трое ее мужчин, двое живых и один труп, сокрылись в огромной огненной вспышке: в «джипе» удачливого бизнесмена сработала бомба.

— Ключ! — завопила Кочешкова. — Ключ от сейфа! Ключ!

— Дура! Что же ты не сказала! — Тебеньков, уже собравшийся уйти на боковую аллею, помчал навстречу огню. — Где?

— На шее!

Тебеньков выскочил, Кочешкова — за ним. Раскуроченный взрывом «джип» полыхал. Тебеньков стащил с полных плеч свой любимый куртец, орудуя им, как кошмой, смог открыть дверцу. Кочешков выпал на грязный асфальт словно куль, с влажным чмоканием. Тебеньков с Кочешковой склонились над ним: половины головы как не бывало, весь закрученный, грязный, весь обугленный. Мертвый. Кочешкова развязала узел галстука, Тебеньков разодрал ворот рубашки. Его скользкие руки никак не могли захватить тонкое золото ажурной цепочки. Наконец он смог цепочку рвануть, и тут же подъехали на трех машинах менты.

— Тю! — сказал один из них, освещая лицо Тебенькова светом большого фонаря. — Сам вышел на дело!

— Искусственное дыхание! Помощь пострадавшим! Проезжал мимо с подругой, увидел, решил... — заговорил-запричитал Тебеньков, но знавший его мент был далеко не промах: Тебенькову заломили руки, надели наручники, для проформы наподдали коленом, Тебеньков возмутился, и тогда его отмолтузили всласть.

Кочешкова, пока шло разбирательство по горячим следам, под присмотром сурового сержанта сидела в маленькой машине и пила из термоса кофе. Ключ от сейфа был у нее. Сержант смотрел на Кочешкову так, словно в ней одной было сконцентрировано все то недоброе, что может погубить Великую страну. Кочешкова, чувствуя сержантское настроение, поглядывала на него с выражением осознания собственной вины, с заверением в том, что в дальнейшем все исправит, ко всему забытому вернется, все испорченное восстановит. Сержант постепенно мягчал и начинал смущаться.