Сон великого хана. Последние дни Перми Великой (сборник)

Долго пел старик: про пиры и молодеческие игры в вольном Новгороде, про удаль новгородских ушкуйников – разбойных людей, про то, как пленил и рубил им буйны головы татарский князь астраханский Салтей Салтеевич. Наконец новгородец поклонился и смолк. Гуслярный звон прекратился. Благозвучные слова народной былины, видимо, понравились великому князю, и он, подняв голову, произнес:

– Не с глупа ума ты былину сказал. Вельми доволен я тобою. Одно лишь не по нраву мне: сии ушкуйнички ваши. И похвально учинил Салтей, что всем им головы порубил. Одначе чего мне толковать с тобою? Обещал я тебе сто алтын и не отрекаюсь от слов своих. Слышь, Сыта, наутрие выдай ему сто алтын, а потом из казны моей получишь. Ступай, старик.

– Бог да хранит тебя, княже великий! Не оставил ты раба своего милостью княжьею! – Низко поклонился новгородец и, незаметно ухмыльнувшись в бороду, повернулся и пошагал в ту сторону, откуда пришел.

– А, други… слышите… что это? – Обернулся великий князь к бояричам, уловив своим чутким слухом какой-то шум за боярским домом. – Слышите!.. Кажись, скачет кто-то?..

– И то, скачет, – встрепенулись бояричи, почему-то обеспокоившись от слов Василия Дмитриевича. – Кто бы это мог быть?..

Опьянение великого князя и его собутыльников было полное, но, обладая здоровыми натурами, они не потеряли образа и подобия человеческого, ясно сознавая все происходившее вокруг. Месяц ярко сиял на небосводе, и при свете его они увидели, как к садовой ограде подскакал какой-то человек на добром коне, как он спрыгнул с лошади и громко спросил кого-то:

– Здесь ли княже великий?

– Здесь, здесь, – ответил кто-то, и приехавший человек ловко перепрыгнул через ограду, бегом подбежал к столу, за которым восседал Василий Дмитриевич с бояричами, и, сняв шапку с головы, заговорил:

– Гонец прибыл, государь. Рязанский князь прислал. И пишет князь рязанский, что страшный воитель идет на землю Русскую… Идет Тимур Чагатайский. А с ним воинство несметное…

– Врешь, врешь, Третьяк! – крикнул Василий Дмитриевич, узнав в приехавшем человеке своего дьяка. – И Олег Рязанский врет! Загрызет Тохтамыш Тимура… Не добраться Тимуру до нас…

– Идет Тимур на землю Русскую, – настойчиво повторил Третьяк, говоря резким взволнованным голосом. – Тохтамыш в бегах перед ним! Тохтамышево воинство по ветру развеяно Тимуром… Открыта дорога на Русь…

Великий князь привскочил на месте. Куда и хмель девался! Из груди его вырвалось хриплое восклицание:

– Тохтамыш в бегах? Тохтамышево воинство развеяно?.. Да полно, правда ли это?

– Истинная правда, государь! – Даже перекрестился дьяк для вящего убеждения великого князя. – Изволь отбыть в Москву, во дворец свой княжий. Давно уж ищу я твою милость, и многие вершники по усадьбам боярским разосланы – все тебя искать. Но вот и обрел я тебя, княже великий… Князь Владимир Андреевич в палате приемной сидит, и много бояр собралось, и сам владыка-митрополит прибыл. Совет держать хотят, тебя ждут… Не мешкай, государь!

– Коня мне! – крикнул великий князь и, обернувшись к Сыте, прошептал ему на ухо – Ну, брат, наказал меня Бог. Вот тебе на праздник бражничать! Не ложно говорил юродивый… А я его? О Господи! Такое сердце неуемчивое!.. А знаешь что, прикажи сюда холодной воды подать: оболью я голову, и все как рукой снимет…

– Сейчас, государь, – отозвался Сыта, и вода тотчас же появилась перед великим князем. Последний вылил себе на голову чуть не целый ушат и, обтершись поданным полотенцем, сел на подведенного коня.

– Ну, едем, – кивнул он Третьяку и, как трезвый, твердо держась на седле, ударил в бока лошади краями острых серебряных стремян и быстро вынесся из Сытова, размышляя о новой напасти, готовой обрушиться на Русь в лице страшного завоевателя Тимура.

VI

– Эх, княже великий, – укоризненно качая головою, говорил митрополит Киприан великому князю, когда тот, перед утром уже, возвратился во дворец с ночной попойки, – непристойно ты жизнь ведешь! Не тебе, а самому последнему простецу-христианину не подобает делать так, а ты, великий князь московский, на воскресный день бражничаешь! Непростительный грех это перед Господом! А потом, убогих людей обижать? Грех, грех велий сотворил ты, чадо мое! А за грехи кара Божия неминуема!..

– Прости, согрешил, владыко, – потупил глаза Василий Дмитриевич, бывший под впечатлением известия о Тамерлане особенно смирным и почтительным перед митрополитом. – Не хотел, не чаял я… да грех попутал…

– А греху противиться надо, – возразил Киприан. – На то и воля дана человеку, чтобы он грехам противился. А юродивого, сиречь блаженного, напрасно обидел ты. Он человек прозорливый. А ты его наземь повергнул!

– Сердце не стерпело мое. Вестимо, я неладно сделал, осерчал на укоризны его… но каюсь я во грехе своем, владыко. Прости меня, непотребного. Вперед не будет сего.