Сон веселого солдата (СИ)

Сборы заканчивались так же внезапно, как и начинались. Взорвавшись рёвом, мощные автомобильные двигатели уходили, постепенно растворяясь в ночной тишине. Случалось, что рупор раз за разом тщетно выкрикивал одну и ту же фамилию, заступившие на сутки дневальные нервно рыскали в поисках пропавшего. Но плутишка, петляя на полусогнутых по межпалаточным лабиринтам и поджав хвост, убегал в сторону сопок. Спрятавшись, сидя на тёплой земле, обнимая свой рюкзак, в который раз за эти дни тихо шептал себе под нос: "Лучше быть здесь опозоренным, - всё равно дома никто не узнает, - чем на войне под душманскими пулями".

И всё же нельзя вот так сразу, рубанув с плеча, заклеймить человека, обвинив его в трусости и предательстве. Никто не знает себя и может никогда не узнать, покуда не подвернётся экстремальный случай.

С каждым днём на полигоне народу становилось всё меньше. В столовую ходили по-прежнему строем, но кучковались по признаку землячества. В один из дней, после завтрака, выведав у дневального распорядок дня и стараясь не привлекать к себе внимания, мы с ребятами стали наблюдать за КПП. Как говорится, война войной, а обед по расписанию. Вскоре стражник, взглянув на часы, проверил амбарный замок на шлагбауме и быстрым шагом направился поедать "лошадиную радость". Кто-то сказал, что солдат за два года службы съедает столько злаковых, что стыдно лошади в глаза взглянуть.

Как только постовой скрылся за углом, мы мелкими перебежками двинулись к мосту. А затем, придерживая фуражки, нырнули под ярко-красную трубу шлагбаума и аллюром, словно три молодых жеребца, вырвавшихся на свободу, глухо стуча жесткими подошвами о высохшую землю, рванули галопом за угол бетонного ограждения молокозавода (молоко на губах-то у нас уже подобсохло, но от сметанки с творожком, да с сахарочком, мы бы не отказались). Удачно преодолев границу, взяли курс на центр города. Держа осанку и чеканя шаг, к чему нас обязывала парадная форма, мы шли с улыбками, мурлыкая песню: "Комсомольцы-добровольцы...".

Чужое серо-голубое небо раскинулось над головой. Огромный солнечный диск только-только набирал высоту, от этого дорога и окружающие её кусты, деревья и панельные дома излучали благодатную ночную прохладу. Чем глубже мы внедрялись в самоволку, тем выше поднимался градус настроения. Здесь нам нравилось всё, к чему давно привыкло гражданское население. Свобода в передвижении, когда люди живут не по командам "Равняйсь-смирно!", а по закону выбора, пусть не совсем и свободного, но всё же выбора. Разнообразие ярких одежд, национальные архитектурные постройки радовали глаз и были бальзамом для юных сердец. В центральной части города-возвышенности нашему взору открылась городская панорама. Внизу, утопая в размашисто-густых кронах деревьев, лениво разворачивалась изумрудная лента реки Чирчик, от которой и получил своё название расположившийся на её берегах город. За рекой, на аккуратно подстриженном полотне стадиона, небольшая группа молодых спортсменов в белых кимоно двигалась за тренером, старательно его копируя, наносила удары в воздух поочерёдно то правой, то левой ногой.

Многим бы я пожертвовал в этот момент, вспомнив свою подпольную секцию карате, чтобы, сменив форму на просторное кимоно, управлять послушным пружинистым телом, источая каждой клеточкой боевой дух. Удивительно, но всего лишь час назад то же небо, ветер и та же земля приносили совершенно другие ощущения. Поулыбавшись девчонкам, сидящим в кафе, бормоча под нос ругательства в адрес высокоумного начальства, решившего, что солдатам деньги не нужны, мы направились в сторону стойбища. И снова жара, жара, от которой плавился асфальт, а вместе с ним и мозги. Стопы в сапогах горели практически как в аду на сковороде.