Сон веселого солдата (СИ)

До дома оставалось километров пятнадцать. И они становились с каждой секундой всё тягучей, бременем, ранее неизвестным, давящим на плечи. Не без труда преодолел пять с половиной тысяч километров, а последние минуты давались невыносимо тяжело. Не о таком возвращении мечтает каждый воин... Трясся в рейсовом автобусе, стоя на задней площадке, стала пробивать сначала мелкая, а затем ненормально крупная нервная дрожь. Я ничего не мог с собой поделать. Руки, плечи и тело содрогались и подпрыгивали в неконтролируемом ознобе.

Тополя на долгожданной улице под натиском зимнего ветра заунывно гудели обнажёнными кронами-нервами. Воронья стая, возмущённая холодом и чем-то ещё, раскачиваясь на унылых ветвях, каркала на всю округу, довольно точно олицетворяя моё душевное состояние. Нас и пернатых "землячков" совершенно не радовала предстоящая новогодняя ночь и наступающий 1987-й год...

Подходя к дому, повстречали родственницу. Увидев нас, она показательно запричитала так, как обычно делают на похоронах.

Словно лицезрела меня в белых тапочках. Это было только начало и продолжалось месяцы, годы.

Приходили проведать, встречались на улице, и везде скорбь, вздохи и слёзы.

"Бедный парень, пропадёт. А ведь такой молодой!", - эти слова говорились, думались или при встречах просто висели в воздухе.

Попадались "доброжелатели" особой масти.

"А кто ему виноват?! Ведь сам напросился добровольцем в Афганистан...", - злорадно шипели за спиной.

Что, что я мог сказать им в ответ... Да и зачем, всё равно не услышат... Общаемся на одном наречии, но живём словно в параллельных мирах. Мы просто птицы из разных стай...

Руки скользили, гладили и одновременно осматривали мотоцикл. Каждый изгиб, каждый болтик, цвет машины мне были до боли знакомы.

Привычным движением открыл топливный кран, повернул ключ и толкнул правой ногой заводную лапку.

Одноцилиндровый трёхсотпятидесятикубовый котёл спортивного мотоцикла, звучно выдыхая в мощную блестящую трубу дымом, незамедлительно ожил.

"Вот и всё", - тяжело вздохнув, стараясь не показывать близким тоски и душевного гнёта, дрожащей рукой поспешно заглушил двигатель. Ноющая внутренняя боль от утраченной радости управления техникой поселится в сердце теперь навсегда.

А затем всё происходило нудно и неинтересно, как говорится - борьба за выживание. По настоянию военного комиссариата дали квартиру в посёлке Солнечнодольск. Но душевного спокойствия не было. Ржавчина обиды, тоски и жалости к себе вгрызалась в душу, съедая её день за днём. Постепенно всё глубже и глубже погружался в трясину уныния. Счастьем и радостью человек стремится поделиться с другими, а боль, замыкаясь в себе, переживает в одиночку.

С наступлением темноты, затягиваясь петлёй на шее, набирает силу тоска. Душевная боль становится невыносимой, а ненавистная ночь - бесконечной. Забудутся, померкнут чужие проблемы, останется только своя, и покажется, что на всём белом свете не бывало такой. Гнетущее одиночество будет властвовать до рассвета. Лишь когда послышатся за окном долгожданный птичий щебет и людские шаги, обессилено уткнёшься в измятую подушку и, забыв обо всём, погрузишься в долгожданную, спасительную марь сна. Однако и там своим кошмаром доставала война. Случалось, просыпался от собственного крика в холодном поту, с бешено колотившемся сердцем, которое готово было выпрыгнуть из груди.

Целенаправленно ломал я себе режим дня. Днем хотелось спрятаться от людей, забиться в темный, труднодоступный уголок. Когда все засыпало вокруг, хотелось бежать от изматывающей тишины, а главное, от себя.

Ночью раненым зверем бродил в квартирной клетке. Не желая встречи с людьми, выйдя в подъезд, отыскивал рубильник осветительного уличного фонаря и одним щелчком делал снаружи, как и внутри. Боясь споткнуться, осторожно спускался по ступенькам. Всегда казалось, что идёшь навстречу чему-то острому и жёсткому. Случайный удар в шрамы лица, разбивая тёмные очки в хлам, неизбежно вводил в кратковременный болевой ступор. Но, как правило, опасения во время движения были впустую. Там, где все живые существа бегали и прыгали, моим уделом теперь были неуверенность и настороженность. Набравшие силу молодые окрепшие ноги, в сущности, не выполняли своего предназначения. Под покровом темноты подолгу сидел на ступеньках, упершись лицом в подставленные ладони.

"Что ж ты делаешь со мной, память моя, истерзали усталую душу воспоминания. Хочется хоть какого- нибудь успокоения и передышки. Крепко вцепилась война, не отпускает ни днём ни ночью, и не видно этому мучению ни конца ни края.

Отец с балкона первого этажа спрашивал: "Сын, как ты?".

"Всё нормально, папа, всё нормально", - всегда одинаково отвечал на этот вопрос, живя по принципу "все своё ношу с собой". Зачем грузить свою ношу на плечи окружающих людей, пусть даже и самых близких.