Сон Вовы

Бедный Вова! Мне до сих пор снится, как стоит он среди нас, поющих, открывая рот, точно рыба на мели. Он был уже не жилец в нашей дружной школьной семье, а просто-напросто политический труп. Труп!.. Вот и сейчас, вижу, поднимается передо мною во весь свой рост чья-то детская фигура и машет распухшими конечностями - во рту ил да песок, в глазницах колючий репей пророс, волосы на мертвой голове шевелятся, как плакучие травы. Ужасен ее вид! Ужасен! И требует отмщения. Но кто отомстит, кто? Прости нас, Вова, прости, мой золотой советский мальчик! Молчит. Не прощает. Никогда не простит. Детский сон - самый крепкий в мире, детский обман самый сладкий. И даже если потом, в юности, зрелости и старости тебя снова и снова обманут и предадут, это все равно уже будет не то и не так, как в детстве. Все с нами случилось еще тогда, на потом ничего не осталось. Но сон длится... Бовина знакомая голова вдруг начинает раздуваться, отделяться от тела... это уже не его голова, а того, другого, со светлыми кудряшками вокруг огромного недетского лба. Голова смотрит, улыбается светло и радостно... Играет нежный румянец щек первой, восковой спелости... Светятся безвинные, раскосые оченьки... И нет в них никакой посторонней мысли... И на устах ни звука, одно младенческое аукание: А-а-а-а-а-а-а-а-а! О-о-о-о-о-о-о-о!

Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы! Гы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!

И весь наш детский хор вдруг откликается:

- Гы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!

Все мы, дружно сцепившись руками, под нарастающее эхо идем, шагаем навстречу - и Вечным Младенец принимает нас в свое маленькое светящееся царство, мы плачем от восторга, и смеемся: наконец-то мы покинули ваш взрослый рай и отныне будем с Ним, будем, как Он, будем, как дети, будем, будем, будем...

"Но кому уподоблю род сей? Он подобен детям, которые сидят на улице и, обращаясь к своим товарищам, Говорят: "мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали." (Матф. II 16-17).

...В тот день они долго бродили по парку, крепко взявшись за руки, два детских звереныша. Потом устали и присели отдохнуть на скамейку. Пальцы девочки без перчаток по-весеннему окоченели, и мальчик, сняв с ноги шерстяной носок, сунул в него обе ее руки сразу. Носок с маленькой дырочкой был похож на пробитую пулей шкурку какого-то животного и грел плохо, но было приятно сидеть вместе.

Потом они возвращались назад в загородной электричке, которая так долго стояла перед каждой остановкой, что у них даже появилась надежда, что они вообще никуда не приедут.

В электричке не было ни души, только какой-то нищий время от времени проходил взад-вперед, и они бросали ему мелочь до тех пор, пока не вычерпали скудное содержимое своих карманов.

Мальчик посмотрел на часы - они оба сильно опаздывали. Она вдруг занервничала:

родители ждут; ну и что, подождут; да, тебе хорошо, у тебя одна мама, а у меня их двое на мою голову... Тогда мальчик спрыгнул с подножки где-то между станциями, прямо на железнодорожную насыпь. Электричка как раз пошла медленно, и он протянул девочке руки - прыгай. Но она не спрыгнула, побоялась, и электричка стала набирать скорость.

Девочка смотрела из окна, как мальчик остался один на насыпи, плакала. Нищий махал кепкой. Сыпалась мелочь...

Потом она долго с удивлением рассматривала комнату, в которую все-таки как-то попала. Это была ее собственная комната, но вся неимоверная, висящая в плоском опрокинутом небе, как самолет в мертвой петле. Она ждала телефонного звонка, но его не было. Телефон не звонил всю ночь напролет. А внизу под окнами лежал город, и все его основные объекты - дома, дороги, парки, стадионы, улицы, детские площадки, площади - сияли блестящими заклепками и цепочками огней.

Город-панк звал ее в свое черное, заклепанное пространство - и она, взмахнув руками, полетела туда от скуки и горя... Прощай, мой юный мальчик!..

...Теперь она мчалась по бескрайней, вспаханной чьими-то неустанными усилиями пустыне почти что из фильма Кубрика "Космическая Одиссея". Он был где-то здесь, ее маленький Одиссей, она повторяла его маршрут; ультрафиолетовые, ядовито-зеленые, инфракрасные волны космического излучения неслись ей навстречу, и она, поеживаясь, удивлялась силе собственной маневренности в этом незнакомом океане чужих грез, надежд и потерь. Мне ни за что не преодолеть всей этой бескрайности, думала она, ведь я так слаба, не знаю, какие педали надо выжимать, чтобы вовремя увернуться, все это похоже на какой-то безопасный тренажер с летальным исходом; только Одиссей мог все это придумать, но ведь ему легко странствовать, он сильный и его никогда по-настоящему никто не предавал...

Почему бы не подать мне хоть какой-то знак?..