Сон женщины; Письмо о родинке; Отраженная луна; Птицы и звери

А на следующий день она поехала в горы, где последнее время жила с прежним мужем. Было начало сентября — тогда они приехали туда дней на десять позже. В поезде ее снова стали мучить жестокие приступы рвоты и головокружения. Она даже боялась, что придется сойти раньше с поезда. Все же она добралась до места, и, когда вышла на станции и полной грудью вдохнула свежий воздух, ей сразу полегчало. Она пришла в себя — будто мгновенно рассеялось владевшее ею наваждение. Кёко остановилась и со странным чувством поглядела на окрестные горы. Темно-синие горные цепи четко выделялись на фоне неба. Кёко ощутила вокруг себя живой мир. Утирая полные теплой влаги глаза, она направилась к их бывшему дому. И сегодня, как и в тот день, слышалось пение синиц из рощи, темневшей на розовом фоне заката.

В доме кто-то жил: на окне второго этажа висели белые кружевные занавески. Не решаясь подойти ближе, Кёко глядела на дом и неожиданно, сама удивляясь своим словам, прошептала:

— Что будем делать, если ребенок окажется похожим на вас?

И, умиротворенная, пошла обратно к станции.

Птицы и звери

Птичье щебетание пробудило его от грез. Огромная клетка для птиц уже была погружена на старенький грузовик.

Она была в несколько раз больше, чем клетка из бамбука для перевозки опасных преступников, какие теперь можно увидеть на театральной сцене.

По-видимому, такси, на котором он ехал, незаметно вклинилось в вереницу автомашин похоронной процессии. На лобовом стекле автомашины, следовавшей за ним, был наклеен номер «23». Когда он поглядел на обочину дороги, они проезжали мимо дзэнского храма[5], перед которым стоял камень с высеченной на нем надписью: «Исторический памятник. Могила Сюндай Дадзая»[6]. На храмовых воротах висело объявление:

«В храме несчастье. Сегодня похороны».

Здесь была как раз середина подъема. Внизу — перекресток, где стоял регулировщик. Там сразу же скопилось не менее тридцати автомашин, и регулировщик никак не мог наладить движение.

Он поглядывал на клетку, предназначенную для выпускания птиц на волю, и все более нервничал.

— Который час? — спросил он у маленькой женщины, которая в почтительной позе сидела рядом, бережно держа на коленях корзину с цветами.

Маленькая служанка, само собой, часов не имела. Вместо нее ответил шофер:

— Без десяти семь. Правда, мои часы отстают на шесть-семь минут.

Июньский вечер был светел. Розы в корзине чересчур сильно пахли. Одуряющий запах цветущих деревьев, доносившийся из храмового двора, раздражал.

— Я опаздываю, нельзя ли побыстрее?

— Сейчас пропускают правый ряд. Не знаю, удастся ли проскочить. А на какое представление вы изволите ехать в зал Хибия? — Шофер, наверно, рассчитывал подхватить пассажиров, возвращающихся домой.

— На танцевальный вечер.

— Вот оно что! А сколько же времени вам потребуется, чтобы выпустить на волю такое множество птиц?

— Вроде бы плохая примета — повстречаться в пути с похоронами, — сказал он, пропустив мимо ушей вопрос шофера.

Послышалось беспорядочное хлопанье крыльев. Это подняли суматоху птицы в резко стронувшемся с места грузовике.

— Напротив, все считают это хорошей приметой, самой счастливой.

Как бы в подтверждение его слов машина удачно вильнула вправо и стала быстро обгонять похоронную процессию.

— Странно, казалось бы, наоборот! — Он засмеялся, но нашел естественным, что люди стали считать это хорошей приметой.

Стоит ли вообще тревожиться по такому поводу, ведь он едет всего лишь поглядеть на танцы в исполнении Тикако. Уж если говорить о плохой примете, то ею была не столько встреча с похоронной процессией, сколько бездыханные птицы, брошенные им дома.

— Вернемся домой, не забудь выкинуть корольков — они до сих пор в стенном шкафу на втором этаже, — небрежно сказал он служанке.

Минула уже неделя с тех пор, как испустила дух пара корольков. Он посчитал чересчур обременительным вытаскивать их из клетки и сунул их вместе с клеткой в стенной шкаф. Он и служанка настолько привыкли видеть эту клетку с дохлыми птицами, когда из того же шкафа брали дзабутоны[7] для гостей, что просто забывали их выбросить.

Желтоголовый королек — одна из самых маленьких комнатных птиц, как и черная синица, буроголовая гаичка, крапивник, синий соловей и ласточка. Сверху он оливковый, снизу желтовато-серый. Головка тоже серая. На крыльях два белых пояска, концы перьев на подкрыльях желтые. На самой макушке — толстый черный кружок, обведенный желтой линией. Когда королек нахохлится, круглая желтая линия на голове становится особенно заметной, напоминая лепесток желтой хризантемы. У самца желтый цвет более яркий, с оранжевым оттенком. Королек забавно глядит своими глазками-бусинками, бойко летает по клетке. Он очень славный и в то же время не лишен строгой элегантности и благородства.