Соната единорогов

— Единственное, чем хороши мои лета, Фина, так это то, что ничего уже не нужно делать в спешке, — она подмигнула и повела головой в сторону черного единорога. — Он тоже это знает.

Синти, обращаясь к Джой, произнес:

— Ты хорошо сделала, что нашла это место. Думаю, когда придет Сдвиг, здесь будет один из переходов.

— Вы думаете, — отозвалась Джой. — Вы не уверены.

Синти не ответил. Джой набрала воздуху в грудь и сказала:

— Индиго уверяет, что Древнейшие могут выжить и по ту сторону Границы. И это правда, я видела их.

Черный единорог, не двигаясь, ждал продолжения.

— И… и он говорит, что Древнейшие не живут вечно. Говорит, это ложь…

На последних словах голос ее совсем замер.

— Деточка, вечно никто не живет, — сказала Абуэлита. — Просто не положено.

Синти, казалось, погружался в себя самого: становясь сразу и больше, и темнее, и почему-то бестелеснее: огромным сумеречным призраком, придавленным собственной призрачной мудростью.

— Быть может, это и связывает нас, — сказал он, — ваш народ и мой, ваш мир и наш. Мы живем настолько дольше вас, дольше даже, чем тируджа, так долго, что искренне забываем о нашей смертности. И все-таки мы боимся смерти так же сильно, как вы — на самом деле, сильнее, потому что Шейра гораздо добрее к нам, чем, как я полагаю, ваш мир к вам. Знание того, что мы умрем, порождает в нас стыд, и если мы скрываем его от наших юношей, то скрываем и от себя тоже, насколько удается. Я верю, когда-то мы были иными, но давно, до моего еще времени, теперь же истина такова.

— Ау, тебе определенно следовало побывать в «Серебристых соснах», — мягко сказала Абуэлита, — там ты узнал бы, чем кончают те, кто лжет своим детям.

Синти по-прежнему не отводил взгляда от Джой.

— Я однажды сказал тебе: с самого начала, в каждом вашем поколении, всегда были Древнейшие, перешедшие Границу в человеческом облике. Я не сказал только, что некоторые из них так и не возвратились, сгинули среди вас. Таков был их выбор, мы чтим его, но не ободряем, — он резко отвернулся, однако скорбный голос его продолжал звучать в голове Джой. — Быть может, слепота наша — результат того, чего мы не желали видеть. Вполне возможно.

Глядя, как он уходит под синие деревья, Абуэлита сказала Джой:

— Как красиво он говорит. Твой дедушка тоже, бывало, разговаривал на такой же манер — после второго стакана pulque[4].

Длинное, свободное платье, которое Джой уговорила ее прихватить с собой, обмахрилось по подолу, пятна земли и трав Шейры покрыли его, но на щеках Абуэлиты горел теплый румянец, которого Джой не видела прежде, а глаза искрились, как поток ручейной яллы под послеполуденным солнцем.

— Спасибо, что привела меня в эти места, Фина, — сказала старуха. — Где бы они ни находились.

— Хотел бы я знать — где, — откликнулась Джой. — Ну, то есть, мне здесь нравится, но когда на Шейре пообвыкнешься, оказывается, что заняться тут особенно нечем, ты заметила? Возможно, тебе тут прискучит и все такое.

Абуэлита улыбнулась.

— Фина, в «Серебристых соснах» для стариков придумана куча всяких занятий. Есть гольф, есть пинг-понг, курсы по сочинительству, костюмированные балы, постановка спектаклей… Желающие могут даже освоить карате или массаж. И все-таки, впервые за долгое-долгое время я могу просто быть. Сидеть целый день и ни о чем не думать. Нюхать цветы, которых я в жизни не нюхала. Рассказывать истории девчушке, живущей в воде, или пить и танцевать с волосатиками, которые так удивительно пахнут. И ничего никому не объяснять. Когда ты проживешь с мое, Фина, то поймешь, до чего это здорово — никому ничего не объяснять.

Один из малышей шенди, ускользнув из-под родительского надзора, подполз к Абуэлите, уперся в ее башмак чешуйчатыми, когтистыми передними лапками и зашипел на нее. Абуэлита уютно присела на корточки и протянула ему руку, воркуя: «Ven aqui, сокровище мое, шалунишка, ven aqui». Дракончик задком-задком отполз, повалился, перекувыркнувшись, поднялся на ноги, и с опаской снова подполз к приманчивым смуглым пальцам. Абуэлита оглянулась на самцов и самок, уже растопыривших бирюзовые с черной каемкой крылья и изогнувших в знак предостережения шеи, и ясным голосом произнесла: «Я не человек. Я дерево, камень, пятнышко солнечного света, не более». Крылья очень медленно опустились.

— Я этого не переживу, — сказала Джой. — Я месяцами пыталась подобраться к ним поближе.

Малыш шенди надумал, наконец, и забрался в сложенную чашкой ладонь Абуэлиты. Не вставая, она подняла его к лицу и двое долго разглядывали друг дружку.

— Вот тебе еще одно достоинство старости, — сказала Абуэлита. — Тебя больше не боятся.

Она опустила малыша на землю и тот, выглядевший теперь вдвое больше обычного, потрусил к родителям. Мать сноровисто сшибла его с ног и подтянула к себе.

— Фина, — сказала Абуэлита, — я знаю, мы можем что-то сделать с их слепотой. Я вспомню, теперь уж с минуты на минуту.