Соната моря

— Не обидел. И мне тут… Знаешь, даже и хорошо. Просто непонятно.

— Это пройдет, — пожал он плечами, — привыкнешь. Подожди, я вот починю велосипед, кататься научу. Будешь с нами ездить.

— Ага, починишь, — буркнула Лоренца, отыскивая носовой платок, — если Аустея разрешит.

Ажуолас рассмеялся.

— Она в Лондон едет до конца лета. Запрещать некому.

— Так что же случилось, — спросил Ажуолас, когда она оттерла глаза и щеки мягким, пропахшим лавандой, лоскутом. Лоренца уже немного успокоилась, хотела отшутиться, но замерла, не в силах шевельнуться.

Бабушка, — или Жиежула, — стояла в конце дорожки. Как всегда в темном. Она показалась немного выше, чем днем, на шоссе, платье на ней было длинное, ноги закрыты подолом и Лоренца не видела, те же безобразные ботинки на ней, или бабка переобулась. А вот лицо переменилось. Жиежула смотрела с нескрываемым ликованием. Радость была нехорошая, Лоренце хотелось то ли спрятаться, то ли камнем швырнуть, только бы не видеть кривой улыбки и сверкающих глаз. Брошь на темном платье сияла, как светляк.

— Что там? — обернулся Ажуолас, но видение уже растаяло, или же бабушка-Жиежула успела шагнуть вбок, под защиту густых кустов. В сумерках разглядеть, кто там прячется, было трудно.

— Ничего, — прошептала Лоренца. Брат покачал головой:

— Тебе не идет вранье.

Лоренца вздохнула:

— Если рассказывать начну, никто не поверит, что правда.

Они уселись на траву. Пахло цветами и дымом — из трубы ближайшего дома выплывали светло-серые клубы. В маленьком костеле неподалеку запели колокола. Теплело. День-два — и снова можно будет валяться на горячем песке.

— И сегодня она снова со мной говорила. Она откуда-то нас знает, но родни тут точно не оставалось… — закончила Лоренца и подняла глаза.

Ажуолас внимательно смотрел ей в лицо. Как ни странно, он ей верит, — поняла она. Брат слегка нахмурился и спросил:

— Она так и назвалась? Жиежула?

— Ну да, — непонимающе протянула Лоренца, — а… что-то не так?

— Ты слышала это имя раньше?

— Не слышала никогда. Это она все про нас знает. И про маму, и что бабушку Региной зовут.

— Регина? Она сказала — Регина?

— Ну да… Не совсем так, у нее акцент сильный.

— Нет, — покачал головой Ажуолас, — она ее по другому назвала.

Он замолчал, отвернувшись. Лоренца поежилась.

— И что же? — дернула она брата за рукав, когда пауза стала совсем невыносимой.

— Потом, — отмахнулся парень, — я сам не уверен. Папе можно сказать, но он сегодня не приедет. Давай я с ним сначала поговорю.

Так. Отчим все узнает. Лоренце стало тошно и пусто — доверилась, называется. Но отговаривать Ажуоласа не стала. Пусть рассказывает, хуже уже не будет.

Единственное, о чем она промолчала, это о монете. Стыдно было детской выходки.

Пили чай, заваренный с душистыми травами, ели вкусный пирог. Мама уже перевернула лист календаря и вместо подводного города Лоренца разглядывала полуостров на фоне закатного неба. Два костра на берегу светились, словно глаза. Огромный, добрый усталый зверь прилег у воды, смотрит на воду и вот-вот заснет.

Но ей и город когда-то казался добрым.

После ужина довольно скоро разошлись спать. Мята, намешаная в чай, замечательно усыпляла. Лоренца подумала, что выговориться перед Ажуоласом действительно стоило — стало намного легче. Он теперь будет ворочаться. А она — спать.

Монета звякнула о мостовую разрушенного города.

Звук от ее падения был невероятно громким. Эхо отразилось от стен, гул нарастал, город гудел, как колокол. Рыбы метнулись прочь, качнулись колокольни и вода начала отступать.

Лоренца проснулась от шума мотора. Ей казалось, что она спала очень долго, но судя по мигающим на мобильнике цифрам, прошло не больше часа с тех пор, как она поднялась к себе.

Внизу хлопала дверца машины, потом входная дверь. Отчим говорил, что освободился на полдня раньше, вот и вернулся, хотя ждали его только утром. До Лоренцы долетело «Елочка!», это прозвище он давно освоил. Мама, стоя на крыльце, смеялась и что-то отвечала негромким шепотом.

— Замерзнете! — проворчала Лоренца. Подслушивать было нехорошо, но интересно. Она нашла чем успокоить совесть — в комнате стало свежо, окно стоило бы закрыть, а справлялась с ним Лоренца плоховато. Уймись, совесть! Я просто закрываю окно. Я не виновата, что так бестолкова и окно у меня открывается то сверху, то сбоку. И в том, что они там галдят, не задумываясь, что я их слышу, тоже не виновата.

И тут она чуть не свалилась с подоконника.

— Четыре недели, наверное, — сказала мама.

Потом она прибавила еще что-то и тоже назвала мужа каким-то ласковым прозвищем, звонким и таинственным. Лоренца такого слова раньше не слышала.

Так и не сладив с окном, она на цыпочках вернулась в постель и натянула одеяло на голову.

Вот и сложилось все воедино. И то, почему мама так рьяно принялась строить гнездышко. И почему она не взяла в кафе любимый кофе по-ирландски. И почему так погрузилась в себя. Господи! Она ж уже не юная!