Соната моря

Значит, вот кто будет жить у нее за стеной, и мягко, по-медвежьи топать по ночам широкими босыми ступнями, и наполнять весь дом, не взирая на перегородки, запахом мятой травы и водорослей. Недаром над его крыльцом, с другой стороны домика, висели два пожухлых пучка бессмертника и гирлянда луковок. Сказочный дед-лесовик, хозяин трав, повелитель пчел, владелец заповедных тайн и даров дремучих чащ. Этот не терял предрассветных росных часов, когда в каждом бутоне вся нераскрытая, не выплеснутая наружу колдовская сила, высосанная стеблем из благодатной почвы; этот не пропустил уж точно ни одной скалистой расщелины, из которой сочится…

Она замерла. Неужели, правда? Ведь у него, может, есть даже…

Это было мечтой и страстью всего ее курса — восстановить рецепт старинного консервирующего снадобья под алхимическим названием «мумиен-пульвер», которым придворный таксидермист (впрочем, вряд ли носивший в действительности подобный титул) Петра Первого обрабатывал экспонаты будущей Кунсткамеры — экспонаты, просуществовавшие целые века!

— Скажите, пожалуйста, — порывисто обернулась она к своему соседу справа, — а не доводилось ли вам находить здесь природное горное мумиё?

Теймураз дернул ее за рукав, но было поздно. Лерой бесконечно долго сидел, не шевелясь, словно раздумывал, к нему ли обращен вопрос, затем начал медленно, всем корпусом, оборачиваться к девушке, и она впервые так близко увидела его лицо с бесчисленными набегающими друг на друга морщинками, с дважды перебитым плоским носом и глазами, лиловыми и скорбными, как у негра с вирджинской плантации.

— Мумиё? — переспросил он глубоким колодезным басом, и все кругом снова примолкли. — Зачем же искать мумиё в горах? Получить его можно гораздо проще.

Половина стола, что была по эту сторону дуба, уже зачарованно и привычно глядела ему в рот.

— Возьмите мышку.

Воцарилась пауза, которую никто не посмел заполнить ни словом, ни шорохом.

— Полевку. Горную.

И снова пауза. Ох, и зачем так рано унесли этого горластого карапуза, он так непосредственно издавал вопли в самый неподходящий момент!

— Се-реб-рис-ту-ю.

Варвара всей кожей чувствовала, как уже все сто шестьдесят тамерян плюс три космолетчика переводят взгляд с Лероя на нее и обратно. Над верхней губой у нее начали собираться маленькие капельки пота. Этот спектакль пора было прекращать.

— Серебристость принципиально необходима? — спросила она деловым тоном.

— Весьма.

Он протянул широкую ладонь к своему бокалу, и пока рука двигалась, емкость была уже снова наполнена.

— Благодарю вас, — раскатилось над столом, словно эта благодарность относилась ко всему коллективу колонии.

Лерой наклонился над столом, углядел на каком-то блюде пучок травы, напоминающий листом и духом большеземельную кинзу, и ухватил его двумя перстами.

— И вышеупомянутую мышку-полевку, горную, серебристую, пол значения не имеет, необходимо накормить травкой, которая называется гетеропаппус седеющий.

Псевдокинза была гадливо отброшена, как не имеющая ничего общего с гетеропаппусом.

— Но это еще не всё.

Там, за стволом Майского Дуба, кто-то застонал. Варвара поймала вдруг себя на мысли, что если бы адресатом лероевского монолога была не она, а кто-нибудь другой, то от всего происходящего можно было бы получить бездну удовольствия. Лерой же невозмутимо осушил свой бокал и продолжал:

— К травке, именуемой гетеропаппус седеющий, нужно присовокупить зизифору пахучковидную, а также оносму ферганскую и абрикос — самый обыкновенный.

— Теперь-то все? — с надеждой вырвалось у Варвары.

— Отнюдь нет. Чрезвычайно существенно не забыть можжевельник туркестанский, горец альпийский и лук… многолиственный, если я не ошибаюсь.

— А чеснок? — мстительно вставила Варвара.

— О! Вы далеко пойдете, моя юная натуралистка. Чеснок — это непременнейший компонент, равно как и эфедра хвощевая, щетинник зеленый и тополь белый. И разумеется, кипрей.

— Вульгарис? — не сдавалась Варвара, впрочем прикладывая все усилия к тому, чтобы голос у нее не дрожал.

— Кипрей, кипрей, кипрей… Так, запоминайте хорошенько: кипрей мохнатый, кипрей широколистный, кипрей высокогорный и кипрей тянь-шаньский.

— Это одно и то же! — с отчаяньем проговорила она.

— Ну знаете, тогда нам не о чем разговаривать!

И он отвернулся от нее, возмущенный до глубины души.

К ней со всех сторон тут же потянулись рюмки и бокалы:

— За чеснок вульгарис!

— За абрикос можжевелолистный!

— За мышку гетеропапуасовую, седеющую!

Теймураз наклонился к ее плечу:

— Ну вот, Лерой и сделал из тебя принцессу вечера, как он один это умеет. Поздравляю.

— Посмешище он из меня сделал. Иду спать. Все.

Она поднялась, но уйти было не так-то просто.

— Темрик, перестань секретничать с новенькой! — снова возникла царствующая за столом Кони. — Да что это, она уходит? Нет, Варюша, нет, этот номер не пройдет. Вы уже двадцать четыре часа находитесь на Степаниде. На нашей сказочной, неповторимой Степаниде. Теперь за вами тост. Скажите, за какое из ее достоинств вы хотели бы выпить в первую очередь?