— Может быть,
— Быть слишком красивой — тоже плохо. Ты поймешь, что я имею в виду. Уродливую душу не спрячешь за красивым лицом, потому что в конце концов она проявится. Никогда нельзя судить о человеке, глядя на его милое личико. А вот внутренняя красота всегда будет освещать лицо, даже когда молодость уйдет.
Алисия почесала поредевший хохолок Лоро и вздохнула.
— Я с нетерпением жду отъезда в Англию.
— В чужом краю трава всегда зеленее… Я это знаю. Покойный Эстебан заводил любовниц, но всегда возвращался.
— Он по-прежнему здесь, — сказала Алисия, хихикнув.
— Да, — вздохнула Мерседес. — Возможно, если бы я снова вышла замуж, он бы освободил кровать для моего нового мужа.
— Или призраком бродил бы по твоему дому и путал твоего нового избранника!
Мерседес изучала ребенка прищуренными глазами мексиканского знахаря.
— Ты знаешь, в чем твоя проблема, малышка?
— Нет. А в чем, Мерси?
— Ты слишком умна для своего возраста, — сказала она, потрепав Алисию по щеке. — Это к добру не приведет, попомни мое слово.
— Ой-ой-ой! Я ненавижу, когда ты так говоришь. Я уже не малышка, мне уже почти десять.
— Как тебе не стыдно! Маленькой ты была такой славной… Годы испортили тебя.
Алисия засмеялась и прищелкнула языком.
— Ты будешь скучать по мне, когда я уеду? — спросила она.
— Нет, — ответила Мерседес. — Потому что ты вернешься.
— Я вернусь на Рождество.
— Уже с образованием, которым будешь хвастаться.
— Я научу тебя чему-нибудь полезному.
— Старую собаку не научишь новым трюкам.
— Ты не собака, Мерси.
— Может, и нет, но я старая! — Она запрокинула голову и хрипло расхохоталась.
Алисия соскочила с табурета, стряхнув Лоро на пол. Попугай взвизгнул и стал кусать ее за ноги.
— Знаешь, что нужно сделать для Лоро?
— Засунуть в кастрюлю и сварить на ужин?
— Поставь ему в клетку зеркало.
Мерседес замерла в восхищении, упершись руками в бока.
— Ты — гений,
— Нет, Мерси! Увидев, какой он страшный и облезлый, он перестанет выдергивать перья.
— Не меряй его своим аршином, он не такой умный, как ты. Просто очень одинокий, — упрекнула девочку Мерседес, пригрозив ей пальцем. — Тебе не нужно учиться, малышка, тебя просто нужно отшлепать по попке.
—
Мерседес крепко сжала губы.
— Он научился этому не у меня, — сказала она и прищурила глаза. — Это все словечки Оскара!
Четыре года прошло с тех пор, как Сесил объявил Одри, что девочки уедут учиться в Англию. Одри сказала, что никогда не простит его, и выполнила обещание. Она не упрекала его, не говорила о своей обиде никому, кроме Айлы, с которой общалась, катаясь верхом по пампе, в уверенности, что дух сестры находится рядом и сопереживает всем ее страданиям. Свое негодование и обиду она выражала по-своему — вежливо и сдержанно. Именно так Одри теперь общалась с мужем. Она улыбалась ему, разговаривала с ним, подавала ему ужин, ухаживала за гостями на вечерних коктейлях в аккуратном саду их уютного дома, но делала это всегда с некоторой отчужденностью, словно он был одним из гостей. Ее непослушные локоны были стянуты в тугой узел, и из-за этого лицо ее казалось худым и грустным. Она распускала волосы только ночью, когда украшала пианино свечами и играла со свирепостью, которой никто и никогда от нее не ожидал. Сесил отметил ее холодность, но предпочел на нее не реагировать. Он не позволит жене манипулировать собой. Он знал, что поступает правильно и желает блага для своих детей, для их будущего, и был достаточно старомоден, чтобы полагать, будто женщина обязана во всем поддерживать мужа. Сесил привыкал к ее молчаливому протесту, пока это не стало стилем жизни, и он совсем перестал обращать на это внимание. Исключение составляли ночи, когда на большой кровати его тело томилось по ее теплоте и любви, которые она когда-то ему дарила.
Наконец наступил день отъезда. Сесил организовал для семьи двухнедельное путешествие на корабле, и Одри была благодарна, что сможет провести время с дочерьми. Роуз и тетя Эдна пришли в дом рано утром, нагруженные подарками, конфетами, блестящими новыми пеналами, заполненными школьными цветными карандашами, и крепко обнимали детей.
— Только не забывайте нас, ладно? — говорила бабушка, крепко прижимая девочек к себе и смахивая слезы.
Эдна подарила Леоноре старого потрепанного кролика, с которым сама играла в детстве. Она любила Леонору больше, чем Алисию.
— Присматривай за ним! Он был мне очень дорог, когда я была маленькой, — сказала она, целуя внучатую племянницу в лоб.