Сонаты: Записки маркиза де Брадомина

— Ксавьер, мы видимся с тобою в последний раз. Какую горькую память ты оставишь по себе этими словами!

— Ты думаешь, что это последний раз? По-моему, нет. Если бы я исполнил твою просьбу, ты бы снова стала призывать меня, моя бедная Мария Антониетта!

— Зачем ты мне это говоришь! А если бы я была настолько малодушна, что позвала бы тебя опять, ты бы не пришел. Нам уже невозможно любить друг друга.

— Я бы пришел всегда.

Мария Антониетта воздевает к небу глаза, которые от слез становятся еще прекраснее, и шепчет так, как шепчут молитвы:

— Господи, а что, если настанет день, когда воля моя ослабеет, когда крест этот будет для меня слишком тяжек!

Я подхожу к ней так близко, что ощущаю теплоту ее дыхания, беру ее за руки:

— День этот уже настал!

— Ни за что! Ни за что!

Она хочет высвободить руки, но ей это не удается. Я шепчу ей на ухо:

— Почему ты дрожишь? Почему колеблешься? Он уже настал.

— Уходи, Ксавьер! Оставь меня!

— Как ты терзаешь меня своими сомнениями, моя бедная Мария Антониетта!

— Уйди! Уйди! Не говори мне ничего: я не хочу ничего слушать.

Я целую ей руки:

— Как божественны терзания праведницы!

— Замолчи!

Она отдаляется от меня. В глазах ее испуг. Оба мы долго молчим. Мария Антониетта прижимает руки к голове, тяжело дышит. Потом понемногу успокаивается. Глаза ее сверкают отчаянной решимостью. Она говорит мне:

— Ксавьер, я сейчас причиню тебе боль. Я добивалась, чтобы ты любил меня как пятнадцатилетнюю девушку. Я сошла с ума! И я скрыла от тебя мое прошлое. Когда ты меня спрашивал, я все отрицала, а теперь, теперь… Ты обо всем догадываешься и не говоришь мне, что прощаешь меня, Ксавьер!

— Да, догадываюсь. У тебя были любовники?

— Да.

— А для чего ты мне это говоришь?

— Для того, чтобы ты меня презирал.

Я улыбаюсь, потому что не вижу основания быть столь суровым:

— Кто они?

— Один уже умер.

— Один, и больше никого?

— Больше никого.

— А со мной — двое. И тот любовник, разумеется, был после меня…

— Нет!

— Это утешительно. Есть мужчины, которым нравится быть первой любовью. Я всегда предпочитал быть последней. Но, может быть, так оно и будет?

— Последней и единственной, мой Ксавьер!

— Почему ты отрекаешься от прошлого? Неужели ты думаешь, что этим ты меня утешаешь? Большей кротостью с твоей стороны было бы обо всем промолчать.

Мария Антониетта еще раз воздела глаза, словно вопрошая небеса:

— Что я наделала, господи Иисусе! Ксавьер, забудь все, что я тебе говорила, прости меня… Нет, ты не должен ни забывать, ни прощать!

— Выходит, я должен быть менее великодушен, чем твой муж?

— Как жестоки твои слова!

— Как жестока жизнь, когда мы перестаем быть в ней невинными детьми!

— Как ты меня презираешь!.. Это мне за мои грехи.

— Презираю тебя? Нет. Ты была как все женщины, ни лучше, ни хуже! Прощай, моя бедная Мария Антониетта!

Мария Антониетта рыдает; она раздирает зубами кружевной платочек. Она падает на диван. Я стою перед ней. Наступает молчание, слышатся только вздохи. Мария Антониетта вытирает слезы, смотрит на меня и печально улыбается:

— Ксавьер, если все женщины такие, какими ты их считаешь, я, должно быть, все же была не такой, как они… Пожалей меня, не думай обо мне плохо!

— Я не думаю о тебе ничего плохого, просто мне грустно, оттого что я обманулся в своих надеждах. Грусть эта ложится мне на душу, как зимний снег, и душа моя покрывается саваном; она как пустынное поле.

— Тебя еще будут любить другие женщины.

— Я боюсь, что буду ненужен им, седой и однорукий.

— Что из того, что ты однорукий! Что ты седой!.. Седого я бы любила еще больше. Прощай, Ксавьер, прощай навсегда!

— Кто знает, что ждет меня в жизни? Прощай, моя бедная Мария Антониетта!

Слова эти были последними. Потом она молча протягивает мне руку, я целую ее, и мы расстаемся.