Сонаты: Записки маркиза де Брадомина

И она впилась в меня печальными, молящими глазами, в которых, словно капельки хрусталя, блестели слезы. Она, должно быть, уже позабыла о девочке, а та, сидя на диване, укачивала куклу и напевала старинную песенку, которую пели еще наши бабушки. В полумраке этой огромной залы, где розы струили свой аромат, песенка девочки полна была очарования старины, галантного века, который, должно быть, исчез навсегда с последними звуками менуэта.

От каждого моего взгляда Мария-Росарио дрожала, как ветка мимозы. Я угадывал по ее губам, что она сгорает от желания что-то сказать мне и в то же время меня боится.

Вдруг она взглянула на меня тревожным взглядом, мигая словно спросонок. Протянув ко мне руки, она прошептала взволнованно, почти гневно:

— Сегодня же уезжайте в Рим. Вам грозит опасность, вы должны защитить себя. На вас донесли в святую инквизицию.

— Донесли в святую инквизицию? — повторил я с нескрываемым удивлением.

— Да, вас обвиняют в колдовстве. Вы потеряли перстень и с помощью дьявольских чар вернули его. Так говорят, маркиз.

— И говорит это ваша мать? — воскликнул я с усмешкой.

— Нет, не она!

Я печально улыбнулся:

— Ваша мать, которая меня ненавидит, потому что вы меня любите!

— Неправда! Неправда!

— Бедная девочка, сердце ваше трепещет за меня. Оно предчувствует опасность, которая мне грозит, и хочет предотвратить ее.

— Замолчите, пожалейте меня! Не обвиняйте ни в чем мою мать.

— А разве жестокость ее не дошла до того, что она решилась обвинить даже вас? Разве она поверила вашим словам, когда вы поклялись ей, что не видели меня ночью?

— Да, поверила!

Мария-Росарио перестала дрожать. Она поднялась, уверенная в своей правоте, как истая героиня, как святая перед зверями Колизея. Я продолжал настаивать, не изменяя тона, испытывая в эту минуту наслаждение палача, скорбное и сладостное:

— Нет, она вам не поверила. Вы это знаете! А сколько слез глаза ваши пролили в темноте!

Мария-Росарио ушла в амбразуру окна:

— Вы в самом деле колдун! Это правда! Вы колдун!..

Потом, придя немного в себя, она хотела убежать, но я удержал ее:

— Выслушайте меня.

Она посмотрела на меня испуганными глазами и осенила себя крестным знамением:

— Вы колдун!.. Умоляю вас, оставьте меня!

— Так, значит, и вы меня обвиняете, — прошептал я в отчаянии.

— Скажите тогда, как вы могли узнать?

Я долго глядел на нее в молчании, пока не почувствовал, что на дух мой снизошло пророческое наитие:

— Узнал, потому что вы долго молились об этом. Мне все это явилось во сне!

Мария-Росарио тяжело дышала. Она снова хотела убежать, и я снова ее удержал. Измученная и покорная, она только посмотрела в угол залы и позвала девочку:

— Иди сюда, милая! Иди!

И она раскрыла объятия. Девочка подбежала к ней. Мария-Росарио подняла ее и прижала к груди, но так ослабела, что не могла удержать ее на руках; тогда, тяжело вздохнув, она посадила ее на подоконник. Лучи заходящего солнца ложились вокруг детской головки, как нимб. Душистые шелковистые локоны волнами света рассыпались по плечам девочки. Я стал искать в темноте руку Марии-Росарио:

— Исцелите меня!

— Как? — прошептала она, отстраняясь от меня.

— Поклянитесь, что вы меня ненавидите!

— Не могу.

— А любить меня?

— Тоже нет. Любовь моя не принадлежит этому миру.

Когда она произнесла эти слова, голос ее был так печален, что меня охватило сладостное волнение — словно эти непорочные слезы проступили на сердце моем росою. Наклонившись, чтобы вобрать в себя ее дыхание и аромат ее тела, я прошептал голосом тихим и страстным:

— Вы принадлежите мне. Всюду, даже в монастырскую келью, за вами последует моя мирская любовь. Зная, что я буду жить в ваших воспоминаниях и в ваших молитвах, я умру счастливым.

— Молчите! Молчите!

Мария-Росарио, бледная как смерть, дрожащими руками потянулась к девочке, сидевшей на подоконнике. Освещенная отблесками последних лучей, малютка была похожа на архангела со старинных витражей. При воспоминании об этой минуте меня и сейчас бросает в холодный пот. Наступила та тишина, которая предшествует катастрофе, предрешенной неведомо где и неотвратимой. К ужасу нашему, окно распахнулось. Фигура девочки какое-то мгновение была еще видна на фоне вечернего неба с его едва мерцавшими звездами, и вдруг, когда сестра уже кинулась к ней и готова была подхватить ее, — Мария-Ньвес упала в сад.

— Дьявол!.. Дьявол!.. — В ушах у меня все еще звучит крик Марии-Росарио. Прошло уже столько лет, а я все еще вижу ее, божественную и скорбную, как мраморная статуя. До сих пор ощущаю я ужас этого голоса: «Дьявол!.. Дьявол!..»

Девочка лежала недвижная на каменной лестнице. Сквозь сетку волос проступало ее лицо, белое как лилия, струйка крови сочилась из виска и растекалась по волосам.

— Дьявол!.. Дьявол!.. — как одержимая кричала Мария-Росарио.

Я взял девочку на руки: глаза ее на мгновение приоткрылись, они были полны грусти. Окровавленная головка бессильно упала мне на плечо, а глаза снова закрылись в предсмертной агонии.

— Дьявол!.. Дьявол!.. — все еще слышалось в глубине притихшего сада.