Сонеты 88, 111 Уильям Шекспир, — лит. перевод Свами Ранинанда

Хочу, напомнить читателю, что в предоставленных архивных материалах критиками не рассматривалась версия Шекспира анонима, придворного аристократа, возникшая значительно позднее. Поэтому в обсуждении критиков фигурирует Шекспир сын ремесленника перчаточника, который по ряду существенных причин ни коим образом не мог написать гениальные пьесы, которые не могли принадлежать его перу ввиду того, что он так и научился писать в приходской школе ещё в детстве. Хотя был известен, как продавец солода и ростовщик. Но почему критики 19-го века посчитали автора сонета 111 актёром на сцене, что не было занятием соответствующим и совместимым, как для неграмотного ростовщика, так и для придворного аристократа? — Это большой вопрос к биографам, критикам-исследователям.

Впрочем, в елизаветинскую эпоху, согласно королевскому указу, было запрещено под страхом публичного позора и бойкота обществом выходить на сцену женщинам любых сословий и мужчинам аристократам.

Критические дискуссии и заметки к сонету 111.

Критик Малоун (Malone): «Автор, кажется, здесь сетует на то, что он вынужден появляться на сцене или писать для театра».

Критик Босуэлл (Boswell): «Есть ли в этих словах что-нибудь, что, если читать без предвзятой гипотезы, было бы особенно применимо к публичной профессии актёра или сценариста для сцены?

Неприятности и опасности, которые присутствуют в общественной жизни в целом, и счастье и добродетель выхода на пенсию, были среди банальных выражений поэзии. Такой вероятное (изложение) языка не могло исходить от Sh. и Бена Джонсона (Ben Jonson), которому часто приходилось выступать перед аудиторией, неспособной оценить всю глубину его знаний Шекспира, где точность его суждений или достоинства его морали, что мог в своё время пожелать покинуть драматургию с «ненавистными подмостками», не дающих материального обеспечения или, как некий посыл, который мог быть ворчливым на призвание (драматурга), которого едва ли хватало ему средств к существованию; но наш поэт, по-видимому, с начала и до конца своей драматической карьеры неизменно добивался успеха и вряд ли стал бы предаваться таким горьким жалобам на профессию, которая быстро вела его не только к славе, но и к богатству». (Prelim. Remarks, pp. 219—220).

(Откуда могло возникнуть богатство у аристократа, растранжиривавшего на своё творчество к концу своей жизни всё состояние, оставшегося по наследству? И когда в строке 3 сонета 111 автор искренне сетовал на то, что фортуна «не сделала мою жизнь лучше обеспечивая» материально его сосуществование! — ремарка автора эссе).

Критик Лэмб (Lamb): «Кто может прочитать этот трогательный сонет Sh., в котором упоминается его профессия игрока (своих пьес на сцене?), ... или это другое признание: «Увы! это правда» (etc., S. no), кто может прочитать эти примеры ревностного самонаблюдения в нашем милом Sh. и мечтать о какой-либо близости между ним и тем, кто, согласно всем его традициям, кажется, был таким же простым игроком, как и когда-либо существовал. (Это в намёке на Йорика и в негодующем протесте против идеи, что он любимый шут Гамлета был родственным умом с Шекспиром) (Essay on the Tragedies of Sh.).

Делиус (следует за Босуэллом в Jahrb., 1: 49—50) в аргументации невероятности того, что Sh. считал свою профессию позором. Так, в своём комментарии он замечает, что строки 3-4 говорят нам только в целом, что поэт был вовлечён в торговлю с миром из соображений средств к существованию и не может отказаться от этого, несмотря на желание своего собственного сердца».