Соня, бессонница, сон, или Призраки Мыльного переулка

— Правду, — подтвердил он и действительно почувствовал, что говорит истинную правду; удивительно, но слова будто опережали чувство.

— Стало быть, ты меня любишь?

— Люблю, — опять с восторгом подтвердил он.

— И давно?

— Что давно?

— Давно любишь?

— Только что, сию минуту. Вот вышел на лестницу, увидел — и вдруг…

— Только что? — прошептала она в каком-то отчаянии. — Что же это за любовь?

— Не знаю. Я люблю тебя.

— И я. Только я по-настоящему, давно, с детства.

— Сонечка! Не придумывай.

— Я никогда не придумываю! — воскликнула она вспыльчиво. — Вот тебе доказательство: я пошла на твой истфак.

— Ну ладно, ладно, пусть так, допустим на минуточку…

— Почему на минутку? Я принимаю твое предложение.

— Какое предложение?

— Уже забыл?

— Все на свете позабыл…

В черной нише на площадке метнулась тень, они вздрогнули, раздался сладострастный шип.

— Ах, это наш дючка-злючка, дюк Фердинанд.

Она взяла кота на руки, засмеялась, прижала мохнатую мордочку к лицу, потерлась щекой о лоснящуюся шерстку; а он любил ее все больше — хотя куда уж, кажется, — весь этот год с каждым невыносимым днем, с каждой бессонной ночью он любил ее все больше, как это ни безнадежно, как это ни безумно: любовь после смерти.

Он тоже погладил кота у нее на руках, еще не смея прикоснуться к ней, Фердинанд мгновенно зарычал, наверху хлопнула дверь, Герман Петрович быстро спускался по лестнице с большой дорожной сумкой, вот миновал их, гневно бросив на ходу:

— Иди домой!

— А ты куда? — спросила Соня рассеянно.

— Куда надо. Я тебе позвоню.

Два дня, среду и четверг, они почти не расставались (у нее наступила сессия, он сторожил через ночь), неутолимо ходили по Москве куда глаза глядят (глаза глядят в глаза) и говорили. В пятницу он дождался ее утром на лестнице (ни одна душа ни о чем не догадывалась, разве что дюк Фердинанд), они сходили в загс, заполнили анкеты и пошли бродить по звонким улицам, где бензиновый чад, весна, суета и сирень. Под вечер вернулись в Мыльный переулок. Предстояло объяснение.

Дверь открыла Ада, проговорив рассеянно:

— Ну где ты ходишь, Соня?.. Привет, Егор. Все, ремонт окончен.

Переступая через какие-то тряпки и ящики, они прошли на кухню. Ада — впереди. Внезапно она обернулась, окинула взглядом их лица и спросила:

— Что случилось?

— Мама, я выхожу замуж за Егора.

— Глупости! — отмахнулась Ада. — Егор, ты-то, надеюсь, с ума не сошел?

— Сошел, Ада, прости, ради бога.

— А, делайте что хотите, не до вас!.. Нет, это невозможно. Отец знает?

— Я звонила, пригласила отпраздновать. Он так рад.

— Не ври. Что он сказал?

— Рассвирепел. Но придет.

— Куда?

— Сюда. Ведь мы устраиваем помолвку!.. Представляешь, какое счастье: Егор наконец обратил на меня внимание.

— Я тебе этого, Егорушка, никогда не прощу.

— Чем он так плох?

— А чем он хорош?

— Всем! Всем, понимаешь? Егор, я не могу без тебя жить и не буду.

— Я тоже. Ну, убей меня, Ада, ничего не могу поделать. Ну нет во мне ничего хорошего, сам знаю, — он вдруг испугался. — Сонечка, а ведь это правда. Ты еще как ребенок…

— Ты от меня отказываешься? — перебила она и заплакала.

— Господи, никогда!

— Ну и все. Кончили. Все. Я так испугалась. — Она бросилась к матери, обняла: — Ты молчи! А то Егор передумает.

— Нет, я умру! — Ада засмеялась, гнев и растроганность боролись в ней, поцеловала дочь. — Он передумает! Дожидайся. Когда вы решили… сочетаться?

— Через два месяца — так положено.

— Два месяца… — протянула Ада задумчиво и стукнула кулаком по столу; звякнули, подпрыгнув, гвозди. — Безнадежно! Егор, смотри! Она ведь серьезно, покуда ты на диване лежал и крутился со своими… ведь сколько женщин у тебя было!

— Да какие женщины!

— Всякие.

— Да я не помню ничего, никого…

— Главное, как не вовремя. — Ада потерла ладонью лоб. — На редкость не вовремя… Ладно, что надо? Шампанское у нас есть, так?

— Я сбегаю. За вином и за цветами.

— Деньги есть, жених?

— Есть!

Кто попался под руку, про кого вспомнил, тех он пригласил по дороге — Морга, Антошу, Алену, Романа. Собрались в комнате Ады за овальным столом драгоценного красного дерева. Ада в чем-то прозрачно-лимонном («Женщина моей мечты!» — высказался Морг) собирала на стол, профессионал Антоша и Алена помогали. Незаметно появился Герман Петрович (значит, открыл замок с японским кодом своим ключом), наконец, сели, Ада воскликнула:

— Мой крест!

Вскочила, подошла к резному шкафчику в углу, поколдовала над замочком, выдвинула верхний ящик (крошечный ключ обычно хранился в тумбочке, как выяснилось впоследствии; преступник же воспользовался гвоздодером — фомкой из инструментов, сложенных на кухне в связи с окончанием ремонта; там же дожидался своего часа топор).

— Ненавижу беспорядок, — сообщила хозяйка, — не выношу. Ты завтра с утра заниматься?

Соня кивнула.

— Ну а на мне уборка, прачечная… — Черный крест замерцал на белоснежной коже, она пояснила с едва заметной усмешкой: — Фамильная драгоценность. Черный крест — чувствуете символику? Черный. Пропадет крест — быть беде.

— Внимание! — объявил Антоша, виртуозно открывающий шампанское. — Залп!