Сонька. Продолжение легенды

К вечеру вдруг пошел дождь. Мелкий, колючий, холодный питерский дождь. Пан Тобольский шагал вдоль Екатерининского канала в сторону Спаса на Крови, ветер рвал полы длинного пальто, шляпу едва не сдувало с головы, а лицо было мокрым от мелких капель.

Поляк вдруг остановился, развернулся и стал неотрывно смотреть на черную быструю воду за чугунным парапетом.

Со стороны одинокая фигура смотрелась на пустой набережной особенно потерянно и печально.

И лишь спустя какое-то время поодаль от Тобольского замерла вторая фигура в черном — филер. Так они и стояли, отдаленные друг от друга дождем, ветром, смыслом.

Визит Рокотова в больницу к приме был совершенно неожидан и странен. Он вошел в палату, неся в руке черный тюльпан, жестом показал Катеньке, чтобы удалилась, та удивилась, но послушно вышла в коридор, а поэт проследовал во вторую комнату.

Артистка спала. Спала крепко, отвернув голову к стене.

Поэт осторожно положил тюльпан на белоснежный пододеяльник, и в этот момент Табба открыла глаза.

Она настолько не поверила своим глазам, что в какой-то миг закрыла их, а когда распахнула вновь, увидела опять перед собой господина поэта.

— Вы? — прошептала она.

Он печально улыбнулся и склонил голову.

— Прошу простить за неожиданный визит.

— Я рада… — прошептала она. — Я крайне счастлива. Это так странно. — Глаза ее были круглыми от застывших слез. Увидела на пододеяльнике черный тюльпан, взяла его, повертела перед глазами. — Почему черный?

— Мой цвет, — пожал тот плечами. — К тому же он символизирует печаль.

— Печаль? В чем печаль, если вы пришли? Я бесконечно рада вам.

— Я отбываю.

— Отбываете? — то ли испугалась, то ли крайне удивилась артистка. — И куда же, если не секрет?

— Далеко. Похоже, очень далеко.

— И сюда больше не вернетесь? — с немым ужасом спросила Табба.

— Похоже, что нет. Поэтому пришел попрощаться.

Девушка вдруг стала плакать, прикрыв лицо одеялом; поэт ничего не предпринимал, лишь смотрел на вздрагивающий пододеяльник, ждал.

Наконец прима достаточно успокоилась, открыла лицо, жалобно произнесла:

— Я помру без вас.

Марк улыбнулся, вдруг прочитал лирические, печальные строки:

Я беру в руки Крест
И бреду на Голгофу!..
Как Россия моя,
Как Святая моя.
Я опять беру Крест
И опять на Голгофу…[3]

— Все равно умру, — повторила Табба, глядя перед собой стеклянными глазами. — Вот увидите.

— Не увижу, даже если умрете, — усмехнулся поэт. — Слишком буду далеко.

— А у меня мать тоже воровка, — неожиданно призналась прима.

— Почему — тоже?

— Но вы ведь вор.

Он подумал, задумчиво пожал плечами.

— Наверно, вор… Все мы воры. Воруем друг у друга. Кто больше, кто меньше. И кто во имя чего.

— Моя мама — знаменитая воровка, — с неожиданной гордостью продолжила прима.

— Знаменитая? — удивился Рокотов. — Это кто же?

— Сонька Золотая Ручка.

Поэт внимательно посмотрел на девушку, и было непонятно, поверил он ее словам или нет.

— Вы ее видите часто?

— Нет. Я от нее отказалась.

— От матери?

— И от матери, и от сестры… И даже прокляла.

Рокотов неожиданно уронил голову на грудь и сидел так какое-то время неподвижно.

— Никому не признавайтесь, — хрипло, сдавленно произнес он.

— О матери?

— О том, что прокляли. Это страшнее, чем убийство. Проклятие способно в самый неподходящий момент настичь вас. — Резко поднялся, спешным шагом двинулся из палаты, затем неожиданно остановился. — Я был проклят матерью! — Он постоял, глядя на девушку тяжелым взглядом, вдруг перекрестил ее и, не сказав больше ни слова, покинул палату, оставив Таббу в полной растерянности и оцепенении.

Княжна, Андрей и Михелина прогуливались по Крестовскому острову. Катались на маленьких смешных пони, кружились на карусели, взбирались на деревянные, гладко отполированные горки и с визгом катились вниз.

Кузен Анастасии все время был рядом с Михелиной, оказывал ей знаки внимания, в необходимых случаях нежно поддерживал ее под ручку, на давая свалиться наземь.

Княжна радовалась прогулке, свободе, простору, а особенно тому, что Михелина нравилась Андрею.

Она просто любовалась ими.

Однажды воровка едва не упала с качелей, кузен успел подхватить ее, лица их оказались так близко, что еще какой-то миг — и мог случиться поцелуй.

Оба смутились, Андрей поцеловал руку девушки, повернулся к застывшей в ожидании кузине.

— Анастасия, я, похоже, влюблен.

Михелина попыталась деликатно прикрыть его губы ладонью, но он отвел ее руку.

— Клянусь. Я даже не представляю, как покину вас.

— А ты не покидай, — пожала плечиками Анастасия. — Василий Николаевич поможет тебе.

— Нет, — печально улыбнулся юноша. — Есть жизнь, есть любовь, но выше всего этого — долг!.. — Повернулся к Михелине, ненавязчиво привлек ее. — Вы ведь дождетесь меня, мадемуазель Анна?

— Я буду ждать, — улыбнулась она.

— А если это будет не через месяц и не через два?

— Все равно буду ждать, — ответила молодая воровка и прикоснулась губами к его щеке.