Сонька. Продолжение легенды

Гаврила Емельянович в задумчивости расхаживал по кабинету, глядя на носки своих лаковых штиблет и как-то совсем не обращая внимания на стоявшего возле двери Изюмова.

Артист чувствовал себя совершенно не в своей тарелке, не знал, куда девать руки и чего ждать от директора театра.

Тот вдруг круто изменил направление, подошел к артисту почти вплотную.

— Вы ведь все это сочинили? — спросил директор, глядя в глаза Изюмову.

— Нет, — сглотнул тот. — Святая правда.

— Врете. Этого не может быть, потому что не может быть никогда!

— Они сами мне об этом сказали.

— Бред, фантазии, чушь, больное воображение!.. Вы хотя бы представляете своим комариным умом, что́ все это значит для театра, для поклонников, для меня, для вас, в конце концов!

— Представляю…

— Ни черта не представляете! — Директор отошел от Изюмова, сделал несколько шагов по кабинету, снова остановился. — Сонька Золотая Ручка вместе с полицмейстером посещает приму оперетты в больнице! — истерично выкрикнул он. — Чем не заголовок на первой странице любой газетенки?!

— Вы про дочку забыли-с, — подсказал Изюмов.

— Молчать! — затопал ногами Гаврила Емельянович! — Не сметь открывать рот!.. Стоять, слушать и молчать! — Снова приблизился вплотную. — Вы не говорили, я не слышал эту галиматью!.. И не дай бог где-то кому-то брякнете — задушу своими собственными руками! Насмерть!.. Вы поняли меня?

— Так точно-с!

— Не сметь!.. Не сметь по-солдафонски! Вы пока что артист, мать вашу втридешево!.. Вон отсюда!

Изюмов повернулся и в полуобморочном состоянии двинулся прочь из кабинета, и тут директор окликнул его:

— Подождите! — Подошел близко, изучил с ног до головы. — Зачем вы это делаете?

— Что? — не понял тот.

— Всю эту грязь о женщине, которую любите.

— Потому что люблю. Люблю, страдаю, безумно ревную. Пусть и ей будет не совсем сладко на этом свете.

— Мразь… Пошел!

Артист ушел, директор вернулся к столу, посидел какое-то время в задумчивости, снял было трубку телефона, но передумал, достал из буфета рюмку, налил до краев водки, выпил.

Изюмов сидел в третьесортном артистическом кабаке, будучи крепко пьяным и дурным по поведению. За столом он был один, перед ним стояли почти опорожненная бутылка водки, а также обглоданная кость баранины и капустный салат.

Публики в этот полуденный час здесь почти не было, поэтому прицепиться особенно было не к кому.

— Человек! — заорал он половому и поманил пальцем. — Еще бутылку водки и самую малость закуски!

— Так ведь вы, барин, первую еще не допили, — пытался возразить тот.

— Молчать, сволочь!.. Молчать и исполнять приказание! Ты знаешь, кто перед тобой?

— Господин артист!

— Вот и ступай отсюда, свинья!

— Слушаюсь.

Половой удалился, Изюмов налил рюмку и в короткий взмах головы опрокинул ее.

Увидел вошедшую в кабак чем-то узнаваемую фигуру, напрягся. Проследил за человеком в шляпе и с тростью, даже, от предчувствия интриги, подался вперед.

Это был пан Тобольский. Он сел за свободный стол, к нему тотчас подскочил половой и, получив распоряжение, удалился.

Изюмов наполнил до краев рюмку, поднялся и неровным шагом, расплескивая по рукам и на пол водку, двинулся к знакомому господину.

— Прошу прощения. Артист тяжело рухнул на стул напротив пана, попытался улыбнуться. — Пьян-с как свинья, поэтому посмел потревожить.

Тобольский спокойно и с некоторым интересом смотрел на него.

— Не признаете? — обвел пальцем вокруг своей физиономии Изюмов.

— Признаю, — улыбнулся тот. — Артист оперетты.

— Благодарствую… — Артист поклонился и снова расплескал водку. — Вы однажды интересовались мадемуазель Бессмертной. Верно?

— Да, было.

— И она указала вам на дверь!

— Тоже было.

— Теперь извольте выслушать меня, сударь. — Изюмов выпил остаток водки, попытался найти на пустом столе какую-либо закуску, но занюхал в итоге рукавом. — Перед вами сидит дрянь и сволочь!.. В самом препротивном виде!

— Вы много выпили, и вам следовало бы отправиться домой.

— Не надо, — поднял тонкий, худой палец артист и поводил им перед лицом пана. — Не надо, сударь, останавливать артиста, если он решил до конца сыграть свою роль!

— Хорошо, слушаю вас.

Изюмов помолчал, склонив голову к столу, вдруг резко вскинул ее.

— Я влюблен!.. Понимаете, влюблен! Бездарно, безответно, бессмысленно!.. Догадываетесь в кого?

— В мадемуазель Бессмертную.

Артист удивленно посмотрел на незнакомца, сокрушенно повел головой.

— Похоже, это у меня на лбу уже написано… Да, в мадемуазель Таббу. Прекрасную и восхитительную. Я, низкая и гнусная тварь, влюблен в самую сияющую женщину!.. Знаете, почему я так себя презираю, сударь?

— От беспомощности, — с пониманием усмехнулся пан.

— Именно так!.. Все верно!.. От беспомощности я даже пошел на предательство!.. Я предал ее, господин хороший!.. Я стал шпионить за ней! Чтоб знать все! Чтоб наблюдать!.. Чтоб отомстить! За нелюбовь отомстить! А потом докладать!.. Как самый последний шпик!.. Как дешевый филер! И презираю себя за это!.. Презираю, дрожу, ужасаюсь и снова хочу!.. Потому что мстить, мстить, мстить!

— Может, следует остановиться? — подсказал Тобольский.