Сонька Золотая Ручка. Жизнь и приключения знаменитой авантюристки Софии Блювштейн. Роман-быль

Затем разговор перешел на интимные темы и сердечные отношения. Софья Владиславовна, рассказывая о любви к матери, соблазнительно расстегнула плюшевое манто, обнажив довольно открытое декольте.

— Княгиня, вы не можете себе представить, как мало на свете женщин, которые бы понимали истинное свое призвание. Женщина должна вносить красоту в мужскую жизнь, дарить лаской, сеять доброе и нести, так сказать, умиротворяющее начало…

Собеседник придвинул свое кресло поближе, взял ручку мнимой княгини, поцеловал.

— Неужели вы при ваших миллиардах не находили таких женщин? — спросила Софья Владиславовна и еще более расстегнула манто.

В вагоне царил полумрак. Большие абажуры красовались на лампах и создавали интимную атмосферу сумерек.

— Нет, не находил. Быть может, жизнь моя не бросала меня в те слои общества, где есть такие женщины, которые могли бы создать мое счастье.

— Это удивительно! — воскликнула Сонька и, как бы нечаянно, закинув ножку на ножку, задела колено барона.

— Вы долго пробудете у вашей маман?

— О, нет. Я еду только на несколько дней.

— А потом?

— Право, не знаю. Может быть, поеду в Париж…

— В Париж? — переспросил барон. — Но это же великолепно! Нам надо обязательно встретиться в Париже.

Беседа принимала все более фривольный характер. Поезд подошел к какой-то станции, постоял несколько минут и помчался дальше.

— Не расслабляйся! Приготовься! — мысленно приказала себе Сонька.

Она раскрыла ридикюль, делая вид, будто ищет носовой платок. Шприц лежал наготове.

— Руки на стол, или стреляю! — раздался властный голос.

Господин не шутил. Его револьвер был направлен прямо на Софью Владиславовну.

— Что вы, барон, опомнитесь, я…

Ответом был издевательский смех:

— Барон… Я такой же барон, какая ты княгиня, Золотая Ручка.

Не опуская револьвер, мнимый Ротшильд извлек из кармана полицейский свисток, и через минуту четыре дюжих руки держали мускулистой хваткой лже-княгиню. Софья Владиславовна побелела. Она не могла оторваться от черного зрачка револьвера.

— Ты все еще думаешь, Сонька Блювштейн, что я — Ротшильд. Ошибаешься, я — Путилин.

Вальяжный минуту назад господин снял парик. И перед Софьей Владиславовной предстал сам знаменитый начальник сыскного отделения. Поезд тем временем подъехал к Динабургу. На станции он повернул обратно в Петербург и повез Софью Владиславовну прямиком в тюрьму. При обыске у нее нашли шприц, наполненный цианистым калием.

Оказалось, что настоящий барон Ротшильд, получив письмо, заподозрил неладное и обратился к начальнику сыскного отделения. Путилин сразу понял, с кем имеет дело. Давненько он и его зарубежные коллеги следили за вояжирующей Софьей Владиславовной, но схватить ее за руку не могли. По просьбе Путилина барон отложил поездку, а свой роскошный вагон-салон уступил для облавы на опаснейшую преступницу.

Недаром Софья Владиславовна с таким суеверным страхом относилась к Петербургу, недаром отказывалась до поры, до времени от стольких блестяще задуманных комбинаций в пределах русской столицы. Пока ее везли, она всю дорогу металась, как в лихорадке. Бешено страдало ее самолюбие авантюристки высшего класса. Потом заныло от боли сословное самолюбие: теперь все узнают из газет, что графиня Миола — на самом деле шкловская еврейка Сонька Блювштейн. Спадет весь ореол, весь блеск, вся наносная мишура, и обманутые, обобранные люди возжаждут отмщения. Посыплются новые и новые жалобы. Всю ночь она бодрствовала под монотонный стук колес. Сон бежал ее вежд. Все помыслы о бегстве были парализованы усиленной стражей, удвоенным конвоем. Мало того, что в отдельном купе находились двое стражников, сам начальник сыскного отделения не смыкал глаз. Несколько раз он пробовал заговорить с арестованной, чтобы нащупать предварительную канву для дознания. Но Софья Владиславовна молчала. Она боялась проронить лишнее слово — только бы не дать фараонам новую нить.

— Зачем облегчать им работу? — рассуждала она. — Я себе не враг.

И она молчала. Это очень раздражало уравновешенного Путилина. Он пытался найти к ней подход, задеть ее самолюбие. Но все было тщетно. Она не проронила ни слова до самого Петербурга.

Оказавшись в маленькой грязной камере, Софья Владиславовна по-прежнему упорствовала, игнорировала вопросы следователя Жеребцова. Так промаялись с ней три дня. Потом ее передали следователю по особо важным делам Книриму.

Этот талантливый юрист прибегнул к другому способу. Целый месяц он не допрашивал Соньку. Он собирал свидетельские показания со всех концов России и Европы, вызывал потерпевших.