Сонная реальность

Помня о ненавистной секретарше, Станислав откажется идти в комитет, отправив Клаудию одну. Это случится две недели спустя после похорон, и Клаудия будет рада, что муж отказался сопровождать ее в комитет. В последнее время вообще как-то все чаще хотелось побыть одной, подумать… Вернее, не подумать, а просто побыть в одиночестве, чтобы никого не было рядом, никого из прошлого, из воспоминаний. Недолго. Достаточно пары часов в день. Вечером она уже начинала скучать и ждать, когда приедет Станислав. Он возвращался всегда вовремя, и они ужинали за одним столом, разговаривая о чем угодно, кроме оставленного в комитете заявления на повторную репродукцию. Но думали об этом они всегда. Ждали. Волновались.

– Полагаю, решение придет, как и все отчеты комитета, в начале следующего месяца, – скажет лишь однажды Станислав.

– Полагаю, ты прав, – скажет Клаудия.

Это будет их единственный разговор касательно заявки на репродукцию. Прямой разговор. Косвенно, надеясь на лучшее, Клаудия попросит мужа остаться на выходные дома и помочь ей с уборкой. До позднего вечера она будет обходить комнату усопшего сына стороной, и уже когда начнет темнеть, ненавязчиво спросит Станислава, не помнит ли он, где хранится детская кроватка Тадеуша.

– Помню, – скажет он, и не пройдет часа, как они будут планировать цвет будущей детской и пол ребенка… но по-прежнему даже не заикаться о предстоящем решении комитета.

* * *

В начале следующего месяца из комитета придут три письма. В первом будет информация о социальном статусе рода Орьяк. Во втором уведомление комитета о включении Станислава и Клаудии Орьяк в программу клонирования. И в третьем короткий, лаконичный отказ на повторную репродукцию. Эти письма Клаудия получила утром. Станислав приехал вечером. Клаудия прочитала письмо с отказом лишь однажды, Станислав – как минимум раз десять.

– Они поставили крест не только на нашей семье, но и на каждом из нас в отдельности, – сказал за ужином Станислав.

– А ты готов был продолжить свой род без меня? – спросила Клаудия.

– Нет, – соврал он.

Но в эту ночь они снова спали порознь. Утром Станислав связался с поставщиками из пригорода и предупредил, что не сможет приехать в ближайшую пару дней.

– Нужно заняться ремонтом в доме, – сказал он, но в действительности оставаться в доме не мог.

Запах краски напоминал о ремонте в детской и о крушении надежд.

– Отвезу пару ящиков свечей в театр и сразу вернусь, – сказал Станислав жене.

Клаудия кивнула.

Он выгнал из гаража грузовик. В кузове действительно лежали три коробки свечей. Он не врал жене. Не чувствовал на нее обиду за постигшие их неудачи. Просто хотел немного отвлечься.

* * *

Станислав выбрал самый долгий маршрут. Но это был маленький мир. Правда, немного замедлили продвижение празднества завершившихся выборов, но сейчас Станислав предпочел бы, чтобы весь город высыпал на улицы и утроил карнавал до поздней ночи, не позволив ему добраться до театра. Что касается самих выборов, то он не знал, кто победил.

– Как это, не знаешь? – опешил работник театра, помогавший ему разгружать ящики со свечами.

Они долго разговаривали о Максе Верноне и его новой прогрессивной политике. Вернее, разговаривал в основном работник театра, Станислав просто поддерживал диалог, радуясь возможности убить время. Хотя некоторые вещи его действительно удивляли – последние месяцы вообще прошли как в тумане. Или же это вся жизнь была в тумане?

– Как это не будут больше использовать клонов для выемки органов? – спросил Станислав, услышав о новых реформах Макса Вернона. – Я только сейчас получил разрешение принять участие в программе клонирования.

– Думаю, закон примут сразу после инаугурации, – сказал работник театра. – Может быть, клоны даже будут жить с нами бок о бок!

Его радость и веселье начинали бесить Станислава. Он попрощался и выехал за ворота театра. Внутри что-то накопилось, переполнилось и полилось из глаз слезами. Станислав свернул на обочину, вышел из машины и попытался взять себя в руки. Где-то далеко слышался шум парада. Где-то здесь, совсем рядом, журчала река, лениво огибая опоры моста.

Станислав не слышал выстрелов. Не видел, как Аника вышла из автобуса, поднялась на мост. Он смотрел на воду и пытался подавить в себе поднимавшийся гнев. Гнев на себя, на жену, на весь мир. И еще этот чертов парад! Ему хотелось разогнаться на грузовике и ворваться в это скопище счастья и улыбок, неся смерть. Но люди были невиноваты. Они просто жили. Они не принимали решение в комитете, чтобы отказать семье Орьяк в повторной репродукции. Они не имели в этом мире власти… Но праздновали они успех того, у кого власть была. Сейчас весь гнев Станислава устремился к главе колоний.

– Сукин сын, – ворчал он. – Сукин сын запретил выемку органов.