Сообщники

Наверху тревожно. Люди ходят группками, стоят группками. Те, что в шлемах, тоже передвигаются группками. Я тут одна, мозолю глаза и тем, и другим. Леся подходит ко мне, и мы тоже становимся группкой. За то время, что мы не виделись, она немного набрала вес и сделала короткую стрижку. Ей идут и пухлые щеки, и мальчишеская прическа.

Леся никогда не говорила, с кем и куда идет гулять, приходила домой поздно, оставляла сигареты в кармане куртки, не стесняясь никого в доме. Она была ребенком улицы, несмотря на двух матерей в семье. «А возможно, именно из-за этого», – говорил с ухмылкой отец. И вот мы стоим, обсуждаем что-то неважное – что скользко и ветрено, – пока вокруг нас задерживают людей. Полицейские кладут друг другу руки на плечи и идут змейкой через толпу. Они подходят сзади к какому-то парню лет двадцати и задирают ему руки вверх, высоко над головой. Парень складывается пополам, так его и ведут в автозак. Леся спрашивает меня, кивая в сторону задержанного: «Ну как?» Я пожимаю плечами: что – как? Надеюсь, нам не будут заламывать руки, у меня столько пакетов с собой, из них все вывалится на асфальт.

Леся утыкается в телефон, быстро печатает, стирает что-то, пишет заново. У нее маникюр неоново-салатового цвета. Она обожает все необычное. Хочется защитить ее от глупостей, которые она способна натворить. Почему она не отвечает на сообщения? Кто может быть человеку ближе семьи? Леся злится, говорит, что люди становятся кем-то друг другу не из-за родства. Она отрывается от телефона и тычет мне им в лицо. Открытый чат в телеграме, называется «Передачи» или как-то так.

– Они добровольно помогают задержанным, поняла? Чужие, как ты говоришь, люди. Мне дважды передавали в отделение воду и еду.

Как? Тебя задерживали?! Несколько раз?! Ты понимаешь, какой это позор? Почему ты не сказала мне ничего?

– А что бы это изменило?

Я хочу ей все объяснить. Сказать, что надо быть благоразумной. Что я желаю ей добра. Неужели так сложно быть нормальной? Неужели нельзя вести себя правильно? Все то, что я уже сто раз ей говорила.

Она не слышит моих слов. Я сама их, если честно, не слышу. Рядом с нами полицейский кричит в громкоговоритель: «Уважаемые граждане, вы мешаете проходу других граждан, просьба разойтись». Он вдруг поворачивается и смотрит в глаза, будто обращается лично ко мне. Вся площадь наблюдает, что случится дальше. Мне страшно. Пакеты падают на тротуар – я цепляюсь за Лесину руку. Тащу ее за собой в метро, она упирается. Я не нахожу нужных слов, чтобы ее убедить, но знаю, что ей на самом деле сейчас нужно, что для нас всех будет лучше. Она вырывается, отбегает. Поворачивается и что-то кричит мне. Я слышу только громкоговоритель:

– Данное мероприятие является незаконным. Мы делаем все, чтобы обеспечить…

Леся примыкает к небольшой компании людей, и я теряю ее из виду. Прижимаю к груди пакеты с сапогами и пальто. Мимо ведут задержанных, толпа кричит: «Позор!» Ее тоже так уводили? Почему она не сказала об этом? Полицейские отгоняют людей с фото- и видеокамерами от автозаков: «Не мешайте работать». Я собираюсь нырнуть под землю, но понимаю, что одного пакета не хватает. Вот он, лежит в метре от меня. По грязному асфальту распластался рукав блузки благородного зеленого цвета. Какая-то женщина хочет поднять вещь – ее задерживают, когда она нагибается. За что? По пакету проходятся сапогами.

Я вижу еще одну змейку, которая пробирается в толпе. Идут ко мне. Я быстро хватаю блузку и бегу вниз по лестнице. Турникет не пускает: закончились деньги. Бросаю триста рублей на «Тройку». Бегу по эскалатору. Бегу по перрону в самый конец. Бегу, чтобы не думать. Центр перекрыт, оцепления, сцепки, в городе каски и бронежилеты. Мой мозг как машина в пробке: газ-тормоз-газ-тормоз-газ.

Ищу объезды, аресты, улицы перекрыты,

подъезды к центру пережаты, зарыты в землю

на метры вглубь, станции метро закрыты.

Погоны наверху, внизу вагоны пролетают без остановок.

Сигарету не закурить. Бить. Это снаружи.

Тут – взглядом в окно упереться, качаться.

Я же бросила в одиннадцатом классе. Голова в каске.

Моя? Их. Чья?

Слова рвутся при произношении на части.

Между строк страх. Все ли в порядке со мной?

Привычка начальников подчинять пространство

приводит к погоне. Бег за толпой – азартный спорт,

подходящий для разнашивания служебных сапог.

Испуг в глазах как туман или смог пожара.

В слезах лицо. Не мое. Ее, его, чье?

Будто смола сбежала каплями по щекам.

Страдание – сигнал бедствия. Уходящий на дно

отбивает послание: sos! Нет времени

на ожидание помощи. Никто не придет,

все тонут вместе с тобой. Sos!

Страдание. Sosтрадание.

Бессмысленный марафон жестокости.

Меня трясет: это не нервы, а подземный перегон.

Стойкости не хватает этой конструкции.

«Не прислоняться» – такая инструкция прилагается

к каждой двери в метро. Но можно хвататься руками

за поручень, в виде дубинки занесенный над головой.

Обречена ехать по Кольцевой линии против часовой

стрелки, похоже, одну за другой остановку без права на пересадку.

Боже! А тебя нет. Интернет пропадает, на ладони крест —

купить порошок. Шок. Яблок килограмм.