Соперник Цезаря

Фонтей, переодевшись и умывшись, в сопровождении Клодия поднялся в малый триклиний, на второй этаж. Два окна, обращенные на восток, утром закрывались ставнями, а к вечеру их открывали, и свежий воздух, насыщенный ароматами руты и базилика, проникал из садика в комнату. Гости все уже собрались — Фонтей явился последним. Мужчины были в туниках без рукавов. Туника Цезаря была приспущена на плечах, у Помпея руки полностью оказались открыты, и на левой, от плеча к локтю, бугрился давнишний красный шрам. Женщины были в белых столах с вышивкой по краю. Фонтей что-то такое промямлил — сам не понял, что, и спешно вскарабкался на свое место. Тут же подскочил раб-прислужник, снял с гостя кальцеи и омыл ноги в медном тазу. Фонтей приметил, что мальчишке-рабу лет двенадцать, не более, волосы его завиты, а кожа загорелая, но совсем чуть-чуть, и, кажется, надушенная. Интересно, для кого из гостей его приготовили? Может, для Цезаря? Фонтей покосился на консула. Цезарь о чем-то говорил с Клодием — место хозяина было как раз подле консульского. О чем именно шел разговор, Фонтей не мог разобрать, прежде всего потому, что вдруг страшно заволновался. На ложе подле Цезаря сидела Юлия — верно, прежде она лежала: подушка и цветастые ткани были смяты. Молодая женщина держала двумя пальчиками чашу из голубого выдувного стекла и пила воду, чуть-чуть замутненную виноградным соком. Она и сама была тоненькая и хрупкая, как драгоценное стекло. Густые волнистые волосы были слишком тяжелы для ее головки и клонили тонкую шею, как стебель цветка. В ушах — золотые серьги-висюльки с гранатами и сапфирами, а вокруг шеи — ожерелье из золотых и гранатовых бусин, соединенных тончайшими золотыми цепочками.

Новоявленный плебей Клодий старался на Юлию не смотреть, что было не так-то легко сделать: когда молодая женщина вновь улеглась, лицо ее обратилось именно к Клодию. В то время как супруг ее Помпей, занимавший крайнее, почетное место за средним столом, мог видеть лишь затылок и стянутые в узел волосы, сколотые резными шпильками из слоновой кости. Сам Помпей пока ничего не говорил, но старательно изображал на лице значительное выражение. Видимо, еще мало выпил, чтобы позабыть, что он — триумфатор и покоритель Востока, нареченный Великим самим Суллой.

Стали разносить закуску: яйца, столь обязательные на обеде, что они вошли в поговорку; присыпанные зеленью сельдерея устрицы; кусочки холодной камбалы, приправленные острым рыбным соусом. Вино подавали самое лучшее: темный фалерн, в меру разбавленный; хиосское и лесбосское. Цезарь и Юлия попросили принести чистой воды.

Явились два актера: один декламировал, другой играл на флейте. Под звуки музыки прозвучало несколько отрывков из Менандра, которого так любил Цезарь. Актер будто нарочно забыл фразу из «Флейтистки», и Цезарь ему подсказал: «Дело решено. Да будет брошен жребий». После этого актер перешел на Софокла, которого больше жаловал Помпей.

Фонтей приметил, что никто не обращает на него, чужака, внимания, приободрился и расположился поудобнее на своем месте. Подле него возлежала Клодия — опять же спиной к нему. Голова знаменитой красавицы, с хитроумно уложенной прической, находилась как раз против груди Фонтея. Ткань ее наряда была куда тоньше Юлиевой столы, и можно было, не напрягая зрения, различить и полоску нагрудной повязки, и полоску повязки набедренной, да и весь изгиб стройного и зрелого тела, доступного, по разговорам, столь многим. Фонтей, весьма смутно понимая, что делает, наклонился и коснулся губами ее лебединой шеи. Клодия повернулась к плебею и погрозила пальцем.

— Фонтей, я сочла этот поцелуй знаком родственной симпатии. Но более так не делай.

Глаза ее блестели, как блестит расплавленный свинец, — Фонтей смотрел и не мог моргнуть, не то что отвернуться.

— Конечно, домна, как же иначе… конечно… — Он запутался в словах и замолк.

И вовремя. Ибо в тот миг заговорил Помпей:

— Эта удивительная история произошла довольно давно. Но я хочу ее рассказать. Мне как всаднику,[90] который служит с государственным конем, надлежало дать отчет по окончании срока службы, перечислить всех полководцев, под началом которых я служил, и рассказать о своих подвигах. И вот я совершаю такой маневр: спускаюсь к форуму, ведя коня в поводу. Цензоры сидят в своих креслах, и перед ними проходят всадники. Впереди меня идут двенадцать ликторов, ибо я в тот год как раз был консулом. — Помпей самодовольно улыбнулся и покосился на Цезаря. Тот был весь внимание. — Мои ликторы расчищают дорогу, обеспечивают мне с моим конем прорыв к цензорам, отрезая толпу. Все удивлены. — Помпей сделал паузу. Юлия вновь села, чтобы лучше видеть супруга. Лицо Клодия было невозмутимым — он с сосредоточенным видом разглядывал свою серебряную чашу. Глаз не поднимал. — Тогда цензор говорит: «Помпей Магн, я спрашиваю тебя, все ли походы, предписанные законом, ты совершил?» Я отвечаю громко, так, чтобы все слышали, будто командую легионами: «Я совершил все походы, и все под моим собственным командованием».