Соперницы

Это пришел банщик, чтобы помыть спину господину Такарая, и тому пришлось оборвать разговор.

Тем временем в баню один за другим потянулись посетители. Один из них был белотелый тридцатилетний мужчина в очках с позолоченной оправой. Про него в округе говорили, будто бы он состоял на содержании у своей жены О-Ко, известной в квартале парикмахерши, которую все звали «богачкой». Прежде он, кажется, комментировал немые фильмы. Среди пришедших был и заплывший жиром Итидзю, пятидесятилетний хозяин ресторана, где готовили курятину. Он вел с собой мальчишку лет двенадцати с изуродованной ногой, про таких детей говорят «гусиная лапа». Все посетители были соседями, поэтому погрузились в бассейн, произнося взаимные приветствия:

— Здравствуйте!

— День добрый!

Как-то само собой получилось, что собеседники разделились на две группы: Итидзю со старым Годзаном и хозяин парикмахерской с господином Такарая. Последние двое принялись обсуждать гейш каждого из веселых кварталов, и вдруг Такарая припомнил что-то и оживился:

— А ведь такие гейши появились в последнее время и в Симбаси! По правде говоря, даже в местный комитет тайком люди жалуются, мол, некая гейша позорит доброе имя квартала.

— Ого! И как эту гейшу зовут?

— Разве вы еще не знаете? Это Ранка.

— Из какого же дома?

— Еще и месяца не прошло, как она стала выходить к гостям, а уж во всём Симбаси не осталось человека, который бы о ней не слышал.

— Вот это да! Слушать — и то любопытство разбирает! — Муж парикмахерши так заинтересовался, что ему недосуг стало смыть попавшее в глаза мыло. — И как она? Хороша?

— Нет-нет, так не пойдет. Скажу, что хороша, а потом ваша госпожа О-Ко на меня будет сердиться.

— От таких слов мне еще больше хочется на неё взглянуть.

— Ха-ха-ха! По мне, так она и не гейша вовсе. Право, она из тех, что удивляют не только на первый взгляд, но и на второй. А молва все-таки имеет большую силу! И тут и там люди судачили, что с какой стороны ни подойди, а гейша она странная, и манеры у неё странные — и вот, пожалуйста, в мгновение ока она стала популярна. Нет, она действительно умная женщина, эту в угол не задвинешь!

— Да что же такого она делает, голая пляшет, что ли?

— Да, пожалуй, все равно что голая, но это не какие-нибудь вульгарные пляски вроде «Амэ-сёбо».[43] Скажу честно, я и сам толком не знаю, только слышал от своих гейш, что она даже и не пляшет вовсе, она вообще ничего не делает. Одним словом, она всего-навсего появляется на банкетах голая. Ведь на Западе же многие показывают перед зрителями свое нагое тело… Она объявляет: я, мол, такая-то и такая-то знаменитая на Западе статуя, которая зовется так-то, — и изображает эту статую. Она выходит в белом обтягивающем трико, на голове парик, тоже белый, чтобы было похоже на статую. Вот потому-то, хоть и подумаешь невольно: ах ты… — а жаловаться нельзя. Она же из тех, что называются «новыми женщинами», с ней только заведи спор — конца не будет, это точно. К примеру, в гостиных она ужасные вещи заявляет. Говорит, японцы как следует не понимают, в чем красота нагого тела, потому и бывают каждый год проблемы с картинами обнаженных на выставках, организуемых Министерством культуры.[44] Ей, мол, это прискорбно, и она якобы все свои штуки затеяла ради эстетического развития господ из высших слоев общества.

— Ого! Вот так особа! Пожалуй, схожу и я разок за эстетическим развитием!

— Говорят, что с ней не просто встретиться, она не придет, если позвонить ни с, того ни с сего, без рекомендации. У неё ведь ежедневно бывает по три или четыре условленных встречи. Не верится, верно?

В другом углу беседовали Годзан и хозяин ресторана курятины Итидзю. Здесь разговор шел не столь игривый, с обеих сторон было стариковское брюзжание, унылая беседа о законе судеб.

— Моему ведь уже двенадцать в этом году, но раз так вышло, ничего не поделаешь. Я его и из школы недавно забрал. — Итидзю тер спину своего бледного сына. — Ясно, что это мне воздаяние за погубленные жизни кур, это ведь не шутка…

У ребенка была не только больная нога, все его тело было крайне неразвито, и видно было, что умственная деятельность также пребывала в упадке: с отсутствующим видом, уставившись куда-то в пустоту, он сидел молча и неподвижно.

Годзан с невыразимой жалостью смотрел то на отца, то на сына.

— Исстари люди рассуждают о законе судеб, но если бы это было правдой, то все мальчишки с рыбного рынка должны были бы стать калеками. Некоторые еще считают, что нельзя заводить ресторан, где готовят угря, но что угорь, что рыба — все одно, живые твари. Предрассудки людьми правят, вот что! Мне вот тоже из-за моего сына одни только слезы.

— Это вы про того, которого зовут Такидзиро? А что он сейчас делает?