Сопка голубого сна

Бегом, прыгая по камням, пока было можно, а потом вброд он перебрался через речку и побежал вдоль отвесной скалы, на которую со стороны речки вскарабкаться было невозможно. Шагах в двухстах он нашел более пологий склон и начал подниматься, не опасаясь выстрелов: убийцы явно захватили Николаеву двустволку, стреляли дважды, и у них не было больше патронов...

Наверху никого не оказалось. Бронислав осмотрел валуны, за которыми могли спрятаться бандиты, и побежал вниз к подножию, как вдруг оттуда послышался стук копыт, и два всадника промчались бешеным галопом; пуля уже не могла настичь их, но Бронислав все же послал им ее вдогонку, как бессильное проклятье.

У кустов он увидел много кровавых пятен, очевидно, у того было насквозь пробито плечо, кровь хлынула из обеих ран на двустволку Николая, валявшуюся тут же на земле. Бандитам она без патронов была не нужна, тем более, что здоровому приходилось на бегу поддерживать раненого...

Снизу его звали. Шулим стоял с лошадьми и с собаками у шурфа Николая. Он услышал выстрелы и примчался с озера с винчестером, который Николай дал ему на всякий случай для самозащиты. Стрелять он уже научился.

Бронислав спускался по склону, лишь теперь ощутив боль от раны в спине.

Шулим, бледный, бежал ему навстречу с ужасной вестью... Но Бронислав, не дав ему раскрыть рот, спросил:

— У тебя спирт есть?

— Хочешь выпить?!

— Нет, ты вытащишь у менял пулю, она застряла неглубоко, я чувствую... Поезжай за*спиртом. И захвати наши вещи. Заночуем здесь.

Бронислав остался один. Лицо горело, тучи гнуса кружили над головой. Он приподнял шапку: сетка упала на лицо, сделалось темнее, будто смотришь сквозь жалюзи. Он подошел к краю шурфа и посмотрел вниз. Николай лежал на боку, сжимая в руке лопату. Смерть наступила мгновенно. Осталась невыброшенная земля на лопате и несбывшиеся мысли о счастье, теперь уже все равно, какие — ты умер, добрый, мудрый Николай, желавший видеть меня своим сыном... Две крупных слезы выкатились из-под сетки и упали на мертвое тело.

Шулим привез палатки и вещи, сделал два дымокура, один для лошадей, другой для них, и приготовился извлекать пулю. Хорошие патроны делал Николай, раз пуля, выпущенная из двустволки, на таком расстоянии попала в цель, пробила толстый ремень и вошла в тело... Шулим промыл нож спиртом, поддел пулю, без труда извлек ее и забинтовал неглубокую рану.

Потом они вместе спустились в шурф и подняли наверх тело. Положили на землю и обмотали несколько раз палаточным брезентом. Так оно пролежит до утра. Десять дней пути по жаре — покойника не довезти, решили временно похоронить его здесь. А зимой они приедут, вырубят тело из мерзлой земли и перевезут на оленях в Старые Чумы, чтобы он покоился среди своих на сельском кладбище.

Бронислав всю ночь просидел у костра, в полночь Шулим хотел его сменить, но он отказался... «Пустая ночь» — так вроде бы говорят в Польше, когда не спишь, дежуря около покойника. Он думал о Николае, о том, каким тот был честным и справедливым человеком, как умно устроил свою жизнь, чтобы ни в чем не нуждаться, заниматься любимым делом и делать то, к чему лежит душа. Вспомнились его слова: «старость начинается с восьмидесяти, а дряхлость после девяноста...» Он верил, что у него впереди еще двадцать лет полноценной жизни, и на самый конец отложил наилучшее — брак с Акул иной. Да и это тоже говорит о человеке,— в свои шестьдесят лет он влюбился не в молодку какую-нибудь, а в тридцативосьмилетнюю вдову пьяницы и бездельника, погибшего в трактирной драке, оставив ее с пятью сиротами мал мала меньше. Акулина сама несла свою ношу, никого ни о чем не просила, но, если кто по своей воле предлагал помощь, принимала с благодарностью. Николай помог ей вспахать поле, выкосить луг — присмотрелся. Его покорило мужество этой молодой женщины, ведь началось у них десять лет назад, она еще молодая была, достойная любви и лучшей доли, а муж ей достался никчемный... Так потянулись друг к другу эти двое, столь схожие характерами. В этом году они собирались наконец после того, как Акулина женит сына и выдаст замуж дочь, узаконить свои отношения и поселиться в тайге в новом доме с тремя младшими детьми. «Представляешь, говорил Николай, как здесь, в доме, станет шумно и весело! Дети будут да вы с Митрашей. Надо вам отделать комнаты наверху...» Недавно, в связи с крещением Шулима, он сделал ее крестной матерью, как бы приняв в семью вместе с Шулимом. Во время венчания они стояли рядом, на свадьбе он ни с кем, кроме нее, не танцевал, да отплясывал так лихо, что поневоле думалось: да они еще и детей нарожают... Как ей сказать теперь, что Николая нет в живых, что его убили? Как вынести ее дикий крик или тихие отчаянные рыдания?

На рассвете они похоронили Николая в том самом шурфе, на золотоносном песке, с вашгердом в головах. Шулим прочел православную молитву, Бронислав католическую. Поставили деревянный крест, вырезав на нем: «Николай Чутких, 22.VI. 1912 г.».