Сопка голубого сна

Спустя три недели, когда, в основном, управились с уборкой, воскресным вечером Бронислав пошел к Николаю Чутких. Залаяла Найда, в глубине двора загремела цепь. Бронислав знал, что Чутких держит медведя. Подобрал его совсем маленьким, вырастил, и теперь он на цепи охраняет амбар. Изба и хозяйственные постройки образовали замкнутый круг: дровяной сарай, мастерская Николая, амбар, баня, овин, конюшня, хлев, свинарник, птичник вместе с домом окаймляли обширный двор, часть которого была прикрыта навесом, так что из избы за дровами, в амбар или в баню можно было и в снег и в дождь пройти посуху.

Бронислав направился к парадному крыльцу. Оно было глухим, то есть крытым, вдоль стен стояли крашеные резные скамьи, здесь его встретил Николай, повел в дом. Они зашли в первую комнату. Две резные скамьи сходились тут в красном углу, где висели иконы в золотых окладах и горела лампадка. На стене — семейные фотографии, среди них, в траурной рамке, фотография молодого человека с цыганистой внешностью, похожего на Евку, вероятно Луки, ее погибшего брата... Стол покрыт вышитой скатертью. Дальше, за открытой дверью, виднелась вторая комната с кроватью за ситцевым цветастым пологом — наверное, здесь спит Евка, подумал Бронислав.

Евка встретила его как ни в чем не бывало. Бронислав тоже сделал вид, что ничего между ними не произошло.

Они сели и, разумеется, заговорили о зимнем походе.

— Что у тебя есть из зимней одежды? — спросил Николай.

— Малахай, унты и бурка.

— Это все равно что ничего... Послушай, тебе обязательно нужны бродни, кухлянка. Она теплая, легкая, в самый раз для того, чтобы по лесу бегать. Какие-нибудь портки теплые... Каченцы, чулки из заячьих шкурок мехом внутрь, тебе Евка сошьет, я ей скажу. Еще нужна доха, чтобы в сороковики не мерзнуть... Ну и одеяло бы пригодилось из тридцати заячьих спинок, мех на них всего теплее и прочнее. В такое одеяло закутаешься — и никакой мороз тебе не страшен. Тебе придется для него самому зайцев настрелять, а пока что я тебе свое старое одолжу... Ну и лыжи понадобятся. Ты на лыжах-то ходить умеешь?

— Нет.

— Научишься. У нас лыжи особые, загнутые кверху с обоих концов, подбитые шкурой с ног молодых оленей, ворсом назад. Кроме того, надо заготовить порох, дробь и пистоны для тебя... Все это мы достанем в Удинском... Евка, вы тут с Митрашей вдвоем управитесь?

Митраша был Николаев племянник, немой двадцатилетний парень, работавший у дяди.

Евка из соседней комнаты ответила утвердительно.

— Тогда нечего тянуть. Завтра же и поедем. Возьмем разрешение в волостной управе, чтобы потом не цеплялись, что ты отбыл неизвестно куда, и сделаем все покупки.

Назавтра, 10 сентября, начались ночные заморозки на почве, и гнус донимал меньше. В Удинском они остановились у Сергея, с которым Николай когда-то ходил за белкой, поболтали о том о сем, выпили немного. Ничто не предвещало экстраординарных событий.

Зато утром, идя в управу, они насчитали на улице пять человек городовых! А всегда был один. Пятеро полицейских — это можно было приравнять только к землетрясению! Они заставляли хозяев засыпать рытвины на дороге, чинить заборы, покрывать свежей краской номера домов... Около управы три плотника сооружали высоченную мачту для поднятия государственного флага. Люди толпились, переговариваясь: «Едет!», «Исправник едет!» — «Нет, сам губернатор!»

В управе мордастый пристав орал на перепуганного насмерть старосту — безобразие, мол, черт знает что, на государственном тракте валяется дохлая собака, и никто даже не почешется ее убрать! Рядом на стуле сидел молодой, элегантный господин и кусал ногти. В мягкой фетровой шляпе, с перстнем на руке, закинув ногу на ногу, он, задумавшись, старательно обкусывал пальцы. А писарь, обычно вертевший всей управой, был до того растерян, что долго не мог сообразить, чего от него добиваются Бронислав с Николаем.

— С вами в тайгу собирается? — понял он наконец.— Ну и слава богу! Пусть идет.

— Нет, дорогой, так не положено. Ты справку подпиши и поставь печать,— настаивал Чутких.

Писарь поставил печать; в таком состоянии он мог бы заверить даже справку о собственной смерти.

— Теперь я за тебя в ответе,— сказал Чутких Брониславу, пряча бумагу.

Они вышли на улицу. Послушали, понаблюдали за всей этой кутерьмой и отправились по своим делам.

«Какое нам дело, исправник ли едет, губернатор ли... Пусть едут!»

Однако в магазине, куда они зашли за покупками, только и было разговора, что об этом чрезвычайном происшествии, так что они порядком проканителились, прежде чем купили порох, дробь и пистоны, а также бродни и кухлянку; дохи на Бронислава не было, купец заверил, что у него будет нужный размер через две недели, и обещал прислать с оказией в Старые Чумы.

— Хотелось бы купить какой-нибудь подарок Пантелеймону,— вспомнил Бронислав. — Как-никак он меня выручил... Да вот не знаю, что.

— Купи ему сладкое,— посоветовал Николай.— Они, как оскопятся, очень о сладком скучают.

— Странная компенсация,— заметил Бронислав, но все же купил кулек с конфетами для детей и еще один, вдвое больше, для Пантелеймона.