Сопка голубого сна

— Нет, я неправильно выразился. Он с дьявольской хитростью вел игру за мою голову и выиграл, это не работа бюрократа. Итак, он заявился ко мне, я извинился, что принимаю его один, жена в отъезде, но прошу его разделить со мной скромный ужин, выпить чаю... Он на это — не беспокойтесь, мол, и начинает расспрашивать о моем житье в Удинском, об отношениях, обстановке и т. д. Потом спрашивает, одни ли мы. Не помешает ли кто? Нет, конечно, отвечаю, а в чем дело? «У меня к вам серьезный разговор...» И тут он сбросил маску. Спросил, был ли я в Белом и приехали ли товарищи? Значит, он знает про покушение, но во всех ли деталях? Тут он ответил за меня: «Не приехали й не приедут. С таким человеком, как вы, участником шестого июля,— я вздрогнул от этого намека на дело, из которого мне удалось выпутаться, иначе не миновать бы мне виселицы — можно трезво, без иллюзий взвесить обстановку. Революция подавлена, все революционные партии разбиты, их члены раскиданы по тюрьмам, ссылкам или эмигрировали — и все это дело рук Столыпина. А когда представляется возможность нанести ответный удар, в старой революционной партии нет желающих.»

Что он знает — размышлял я лихорадочно, пока он говорил. Известно ли ему это дело из шифрованных телеграмм, или же кто-то настучал, а может, влип? А может, все телеграммы писал он или какой-нибудь другой Азеф? В любом случае того, что ему известно обо мне, о задуманном покушении и о деле шестого июли, хватит с избытком, чтобы отправить меня на виселицу. И я спросил:

Что вам, собственно, нужно?

Я хочу помочь вам убрать Столыпина.

Странное занятие для полиции...

Ошибаетесь: я не из полиции. Я действую на гной страх и риск.

И он рассказал мне душещипательную байку. Одна влиятельная дама, в которую он влюблен, ненавидит Столыпина безгранично, безумно, как может ненавидеть только обманутая женщина. Это чувство передалось и ему. Смерть Столыпина означала бы для немо брак с любимой, богатство, положение, для начала должность помощника губернатора.

Я поражался наглости Гуляева: неужели он думал, что я поверю во весь этот бред?!

— Не партия, а я могу гарантировать успех вашему покушению.

— Каким образом? — спросил я скорее из любопытства.

— Тринадцатого сентября Столыпин будет в Удинском, здесь он принимает делегацию от населения и обедает с местным начальством. Вдруг в зал врывается седоватый телеграфист: «Телеграмма! Срочная телеграмма! Его превосходительству в собственные руки!» И пока Столыпин читает телеграмму с текстом смертного приговора себе, вынесенного партией социалистов-революционеров, гремят выстрелы. Только фуражка и форма телеграфиста позволят вам с моей помощью подойти к премьер-министру.

— А потом?

— Потом, разумеется, ваш побег из тюрьмы. Моя дама пожертвовала 25 ООО рублей на то, чтобы подкупить стражу.

— А если я откажусь?

— Вы этого не сделаете. Не вынесете тяжести сотен людей, повешенных Столыпиным, и упреков миллионов живых: вы могли убить его и не убили! Ну а если вы и вынесете это... все равно я вас уничтожу!

В самом деле, успех покушения был почти гарантирован. Только финал был бы другой: люди в Удинском растерзали бы меня на куски, я своих сибиряков знаю, отсталый народ! А если бы мне даже удалось избежать самосуда, то меня бы судили в пожарном порядке военным судом и тотчас же привели приговор в исполнение, чтобы я, боже упаси, не успел рассказать всю правду.

В общем, Гуляев сказал, что ждет моего ответа.

— Ответ вы получите завтра. В два часа дня.

При групповом покушении риск меньше, а шансов спастись больше. При индивидуальном — ты почти обречен. Здесь же шансов на спасение не было никаких совершенно.

Выхода у меня нет, думал я. Что так, это эдак — конец один. Но с нравственной точки зрения, могу ли я воспользоваться помощью Гуляева, иначе говоря, помощью полиции или государственной администрации? Ведь когда-нибудь может раскрыться вся правда. Правда о том, как Иван Александрович Васильев убил Петра Аркадьевича Столыпина. И людей из далекого будущего будет интересовать только одно: имел ли Васильев моральное право убивать Столыпина или не имел? Только это! А кто ему при этом помог — вопрос конъюнктуры, обстановки, столь же несущественный, как и то, что наган, из которого стреляли в Столыпина, был взят из арсенала полиции.

Я убиваю тебя, Петр Аркадьевич Столыпин, за то, что ты убил сотни людей, а тысячи обрек на мучения каторги, на тюрьмы и ссылки! За то, что ты подавил революцию, способствовал разгулу реакции, поддержал пошатнувшийся царский престол! Убиваю тебя за насилие над моим народом! И прошу вас, далекие потомки, чтобы вы справедливо отнеслись к моей несчастной жизни, которую я принес в жертву ради этого убийства...