Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.

— Разыскиваю тело брата. Убит в градоначальстве.

Училище оцеплено большевиками. Все выходы заняты. Перед училищем расхаживают красногвардейцы, обвешанные ручными гранатами и пулеметными лентами, солдаты…

Когда кто-либо из нас приближается к окну — снизу несется площадная брань, угрозы, показываются кулаки, прицеливаются в наши окна винтовками.

У одного из окон вижу стоящего горбоносого прапорщика — того, что был адъютантом или товарищем Керенского. Со странной усмешкой показывает мне на гудящих внизу большевиков:

— Вы думаете, кто-нибудь из нас выйдет отсюда живым?

— Думаю, что да, — говорю я, хотя ясно знаю, что нет.

— Помяните мои слова — все мы можем числить себя уже небесными жителями.

Круто повернувшись и что-то насвистывая, отходит.

Внизу, в канцелярии училища, всем офицерам выдают заготовленные ранее комендантом отпуска на две недели. Выплачивают жалованье за месяц вперед. Предлагают сдавать револьверы и шашки.

— Все равно, господа, отберут. А так есть надежда гуртом отстоять. Получите уже у большевиков.

Своего револьвера я не сдаю, а прячу так глубоко, что, верно, и до сих пор лежит ненайденным в недрах Александровского училища.

Глубокий вечер. Одни слоняются без дела из залы в залу, другие спят — на полу, на койках, на столах. Ждут с минуты на минуту прихода каких-то главных большевиков, чтобы покончить с нами. Передают, что из желания избежать возможного кровопролития вызваны к училищу особо благонадежные части. Никто не верит, что таковые могут найтись.

Когда это было? Утром, вечером, ночью, днем? Кажется, были сумерки, а может быть, просто все казалось сумеречным.

Брожу по смутным помрачневшим спальням. Томление и ожидание на всех лицах. Глаза избегают встреч, уста — слов. Случайно захожу в актовый зал. Там полно юнкеров. Опять собрание? Нет. Седенький батюшка что-то говорит. Внимательно, строго, вдохновенно слушают. А слова простые и о простых, с детства знакомых вещах: о долге, о смирении, о жертве. Но как звучат эти слова по–новому! Словно вымытые, сияют, греют, жгут.

Панихида по павшим. Потрескивает воск, склонились стриженые головы. А когда опустились на колени и юнкерский хор начал взывать об упокоении павших со святыми, как щедро и легко полились слезы, прорвались! Надгробное рыдание не над сотней павших, над всей Россией.

Напутственный молебен. Расходимся.

Встречаю на лестнице Г–ева.

— Пора удирать, Сережа, — говорит он решительно. — Я сдаваться этой сволочи не хочу. Нужно переодеться. Идем.

Рыскаем по всему училищу в поисках подходящей одежды. Наконец находим у ротного каптенармуса два рабочих полушубка, солдатские папахи, а я, кроме того, невероятных размеров сапоги. Торопливо переодеваемся, выпускаем из-под папах чубы.

Идем к выходной двери.

У дверей красногвардейцы с винтовками никого не выпускают. Я нагло берусь за дверную ручку.

— Стой! Ты кто такой? — Подозрительно осматривают.

— Да это свой, кажись, — говорит другой красногвардеец.

— Морда юнкерская! — возражает первый. Но, видно, и он в сомнении, потому что открывает дверь и дает мне выйти. Секунда… и я на Арбатской площади.

Следом выходит и Гольцев.

А. Волков [94] ВООРУЖЕННОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ ЮНКЕРОВ В МОСКВЕ (по воспоминаниям капитана П. И. Мыльникова [95] ) [96]

25 октября в Москве стали поступать слухи о выступлении большевиков в Петрограде, а на другой день, 26 октября, были получены точные сведения о петроградских событиях, о захвате Зимнего дворца и разгоне Временного правительства.

Несмотря на эти новости, занятия в Александровском военном училище шли нормально по расписанию и начальство делало вид, что особенного ничего не произошло.

Вечером несколько офицеров училища (около 12 человек) собрались в комнате дежурного офицера 1–го батальона и стали обсуждать события. Все одинаково оценивали обстановку, разница была только в темпераментах. Стало ясно, что высшее командование Москвы, а также и наш начальник училища решили оставаться в стороне от развивающихся событий и выжидать. В тот момент все мы были еще далеки от той страшной катастрофы, которая разразилась над Россией, но уже в это время остро ставился вопрос о чести Родины и ее существовании. Примириться с переворотом не могли — значит, надо было сопротивляться.

Целью нашего выступления не могло быть восстановление Временного правительства в его старом составе, а также не входила в наши задачи и борьба за Учредительное собрание. Были у нас связи с провинцией, и картина выборов была столь ясна, что никак не способствовала утверждению его авторитета. Честь Родины и наша личная честь — вот что нас двигало.