Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.

Подняв юнкеров, я приказал построиться во дворе при полной боевой выкладке, а сам тем временем телефонами снесся с железнодорожниками о немедленном предоставлении воинского поезда. В это время ко мне в канцелярию вошел школьный комитет: председатель, поляк, юнкер Малиновский, латыш, не то литовец Балдамус и третий, эстонец, фамилии коего но упомню. Эти юнкера потребовали от меня немедленной отмены приказания, так как я якобы не имел права отдавать такового, без согласия комитета. Осадив этих голубчиков «боевым приказом», я повел роты, и в пятом часу утра поезд двинулся на Петроград, куда мы прибыли на Варшавский вокзал в начале седьмого часа утра, 25 октября.

Накануне, 24–го, еще в Гатчине, я слыхал, будто в столице ожидаются беспорядки, но слухи тогда были так обильны и противоречивы, что особого значения я им не придавал. Однако в поезде меня многое стало тревожить. Особенно упорно ходившие слухи о переходе гарнизона столицы на сторону большевиков. Поэтому, высадившись на Варшавском вокзале, я наметил маршрут к Зимнему дворцу, по возможности минуя казармы. Перейдя мост, через Обводный канал, мы свернули на Лермонтовский проспект, чтобы миновать Измайловские Казармы, далее мимо Мариинского дворца и, наконец, по Морской, под аркой, вышли на площадь Зимнего дворца.

День был ненастный, сыро–холодный, слегка моросило, словом, типичное петербургское осеннее утро. Улицы почти пустые, одиночные пешеходы да несколько дворников, подметавших у ворот. Мы были не спавши, голодные и продрогшие.

Оставив свой батальон у Александровской колонны «оправиться», я вошел в штаб войск гвардии и Петроградского военного округа. Двери настежь открыты, внизу, в передней, груда бумаги, сломанные стулья, какие‑то свертки и склянки. Впечатление разгрома. Я поднялся на первый этаж — там также никого и полный хаос. Стал окликать — ответа не было. Наконец мне почудились, где‑то в конце коридора, голоса. Я — туда. Что ни дверь — то в комнате все перевернуто, до столов включительно, — но никого нет. Наконец в одном из последних покоев я нашел двух офицеров: полковника Полковникова [14] и, по–видимому, его адъютанта, штабс–капитана в штабной форме.

На мой вопрос — где бы я мог повидать командующего войсками округа? — полковник дрожащим, полузаикающимся голосом, как бы нерешительно сознался, что это он самый и есть. Когда я ему сообщил, что прибыл со школой Северного фронта на защиту правительства, мой полковник сразу успокоился и заговорил нормальным голосом. Оказалось, что все писаря и весь штаб ночью побросали работу и оставили его на произвол судьбы. На мой вопрос — куда же пристроить мою часть? — полковник, мне посоветовал ввести юнкеров в Зимний дворец.

Во дворце мы расположились в нижнем коридоре, что тянулся параллельно площади. Юнкера быстро применились к местности, нашли ход на кухню, сами растопили плиту и сварили чай. Во всем дворце ни одной живой души. Лишь в десятом часу показались два дворцовых лакея. От них я узнал, что имеется и дворцовый комендант, но он еще спит. Наконец комендант появился. Был 11–й час. Я ему представился. Это был полковник лейб–гвардии Петербургского полка, фамилии не помню, сильно изнуренный и, как мне показалось, нашим присутствием не особенно довольный. Обсудив положение и обстановку, комендант решил охранять дворец, высылая цепи наружу и тем самым преграждая в него доступ. Я возражал, так как, по–моему, цепи можно высылать только в виду противника, что в данном случае не соответствует положению.

— Разве нас не окружает противник? — спросил меня комендант. — Разве большевики не противник? Нам надо оградить себя, пока не подойдет помощь в лице всех военных училищ.

— А вы, господин полковник, уверены, что они придут? — спросил я.

— Вне всякого сомнения, меня Керенский телеграммой заверил, что даже извне придут школы прапорщиков, а здешние училища я ожидаю с минуты на минуту, — уверенно парировал комендант.

Мой штаб расположился в первом этаже, в угловой комнате, окна которой выходили как на площадь, так и на Александровский сад, благодаря чему было большое и удобное поле зрения.

Около часу дня движение на улицах значительно усилилось, хотя трамваи и не ходили. Между прочим, в нашем горячем споре с комендантом дело дошло до того, что я задал ему вопрос, как большевики выглядят?

— Я видал в Пруссии немцев, в Австрии — австрийцев, а как определить большевиков, не знаю…

— Большевик… большевик… Все, что на улице, то большевики, и их всех надо уничтожать, а пока удалить от дворца, — раздраженно ответил он.

Надо было во что бы то ни стало заставить коменданта отказаться от безумной затеи выслать цепь на улицу и тем самым «раздразнить» противника — большевиков или хотя бы выиграть время, пока подойдет помощь, если Керенский коменданта не обманул, и я продолжал надоедать коменданту своими, может быть, нелепыми, вопросами.

— Вы говорите, полковник, все, что на улице, — все большевики, а вот, посмотрите, вдоль ограды сада идет какая‑то дама в шляпке и ведет за руку девочку — это тоже большевики?