Сопротивление материала. Том 1. Старый бродяга

Этим, теперешним ребятам особенно сложно взрослеть. Пожалуй, даже после войны так трудно не было. Тогда было голодно, приходилось довольствоваться обносками с чужого плеча – выросшие худые руки чуть не по локоть торчали из латаных курток и штопаных-перештопанных рубашек, брюки не доставали до щиколоток, а кирзовые армейские сапоги считались невероятным шиком! Мальчики учились отдельно от девочек, и из-за девчонок – а иногда и просто за справедливость! – случались отчаянные, до кровавых соплей, драки: так поколение послевоенных мальчишек, не успевших на настоящую войну, самоутверждалось в своём мире. И всё равно за этих детей было как-то спокойнее: они точно знали, куда идут. Что хорошо, а что плохо. Что делать, а чего, наоборот, избегать. Учиться, например, – это хорошо, правильно. Хотя бы восьмилетку закончить, профессию получить. Помогать матери поднимать братьев и сестёр. Было трудно, но они знали, ради чего терпят. За их плечами незримо стояла Родина. Подвиг отцов и дедов, который нельзя было посрамить. Их общая Победа – именно так: с большой буквы «П»! «У советских – собственная гордость…» А теперь? Что знают эти девчонки и мальчишки, чьи родители выросли в благополучное, сытое время – о той войне? И теперь, когда благополучие и сытость так внезапно закончились, вдруг оказалось, что всё это было грандиозной исторической ошибкой, что весь советский строй был сплошное вранье и застой. Что пока мы, победители, за своим железным занавесом ходили строем и прославляли Партию, побеждённые – по другую его сторону – уже много десятилетий жили в свободном демократическом мире без унизительных очередей за самым необходимым. В мире, где каждый имел право на собственную точку зрения – и ему ничего за это не было! Где не ставили к стенке и не отправляли в расход только за то, что ты – другой. Или просто кажешься другим своему соседу.

После смерти тирана, после разоблачения культа его личности страна, сама о том не подозревая, ещё три десятка лет мчалась, разогнавшись, на топливе тоталитаризма. Три десятилетия – именно таков был тормозной путь этой гигантской машины, поставленной на колёса сталинской индустриализацией и послевоенным восстановлением – не менее кровавыми, чем сама война. Дедову это было известно лучше, чем многим. Но, в отличие от них, много и мучительно размышляя о судьбе своей семьи и своей родины, он давно понял, что Революция, по поводу которой сейчас ломалось столько копий в печати и на телевидении, с приходом Сталина закончилась. Она стала просто символом, а весь её пафос остался лишь в песнях и лозунгах, отлился в бронзовые памятники, в сложную систему почти религиозных советских ритуалов – демонстраций, партийных съездов, коммунистических субботников и прочего – ничего общего не имевших с самой революцией. В то время, как из всех репродукторов страны раздавались торжествующие звуки хора о том, что есть у Революции начало – нет у Революции конца! – эта самая революция, мумифицированная и канонизированная, давно уже почила в мавзолее на Красной Площади столицы. Потому что революция – вещь бесконечно соблазнительная для своих авторов и участников возможностью полного и безнаказанного реванша – разрушительна для страны. Собственно говоря, революция и есть разрушение. Поэтому, чтобы жить дальше, её необходимо было остановить. Но остановить так, чтобы те люди, руками которых и во имя которых она совершалась, были уверены в обратном. Это и было сделано Сталиным – ценой миллионов жизней. Среди которых были жизни отца и матери Дедова.

Но топливо, которое двигало машину советской истории, в конце концов иссякло, сгорело в её топках до последней крошки. И человек, оказавшийся в это время машинистом, почему-то решил, что наш паровоз теряет ход не из-за отсутствия угля, а из-за того, что едет не в том направлении. Где, вы говорите, следующая остановка? В коммуне? Это ещё зачем? Кто-нибудь знает, что это за коммуна? Посмотрите на других – никуда не едут, их и здесь неплохо кормят! А ну, разбирай рельсы!

Ну, и разобрали. Что называется, приехали – только не в светлое коммунистическое завтра, которое, сколько к нему ни стремись, недостижимо, как горизонт, а в тёплое и уютное капиталистическое сегодня. Которое на поверку оказалось не таким уж тёплым и совсем неуютным. Очереди стали намного длиннее советских, так как того, за чем они стоят, стало ещё меньше. Но хуже любого другого дефицита оказался дефицит веры в себя. Уважения к себе. Понимания того, кто мы и куда идём…