Сопротивляйся мне

— Всё в порядке, — повторяю я, как кукла со встроенной программой. Перед его мамой я уже показала себя настоящую, повторения допустить нельзя. Искренности от меня не ждут.

— Хорошо, — он отворачивается и смотрит в окно.

Мы подъезжаем к аэропорту, где нас уже ждут Гловачи полным составом — мои родители и все родственники, что вчера присутствовали на свадьбе. Они будут гулять и отмечать до конца недели. Отсутствие молодоженов никого не смущает.

Виолетта Степановна — единственная, кто плачет не от радости, а от горя. На мгновение я чувствую вину за то, что бросаю ее. Я не помню свою жизнь без бабушки, она всегда была рядом. И да, ее любовь и забота были удушающими, моментами просто невыносимыми! Но хорошего тоже было достаточно. Мне вдруг становится ее так жаль! Она меня обнимает и рыдает навзрыд, причитая, что мы больше не увидимся никогда.

Огромное искушение пригласить ее в гости и тем самым порадовать. Я держусь ну просто из последних сил!

Мама тоже меня обнимает, целует в щеку.

— Как ты, доченька? — спрашивает тихо.

Не знаю, что именно она имеет в виду. Первую ночь с мужчиной, возможно?

— Всё в порядке, — говорю я с нейтральной улыбкой. Если я начну жаловаться, она не поддержит.

Потом меня обнимают тетушки. При приближении Кости я по привычке замираю. В детстве мы часто дрались вплоть до того времени, пока я не переехала в Москву. Он всегда говорил, что никому не даст меня в обиду, словно у кого-то бы хватило смелости докопаться до дочки прокурора. Зато сам… Он никогда не сдерживался и делал мне по-настоящему больно. Причем незаметно, без синяков. Я его ненавидела.

Владимир оказывается рядом, обнимает меня за плечи и притягивает к себе.

— Ну прощай, сестра. Жди в гости, обязательно приеду на юг.

В ответ я улыбаюсь и киваю.

— Дай сестру обнять, Владимир! Не жадничай! — смеется Костя, но потом вдруг замолкает и отходит.

Я набираюсь смелости и робко обнимаю мужа за талию. В ответ. Хорошо, что ему больше не звонят и он рядом.

Дальше всё происходит немного сумбурно и навязчиво трогательно. Виолетте Степановне становится плохо с сердцем, ее усаживают на лавочку, приносят воды. Владимир делает вид, что этот спектакль устроен не для него и ему глубоко по фигу, пусть даже она прямо сейчас умрет от тоски.

Полагаю, так и есть на самом деле. Я лицемерно пожимаю плечами, дескать, решил муж, что я могу поделать?

Мой отец заканчивает беседу с моим свекром и забирает у меня ненадолго мужа. Они о чем-то переговариваются. Папа выглядит растерянным и будто… резко постаревшим. Он вновь кажется мне уязвимым, как тогда, во время разговора с дядей Никитой. Мое сердце сжимается.

Владимир же, как обычно, слегка высокомерно улыбается и кивает, бросая на меня многозначительные взгляды, от которых мои щеки сами собой розовеют.

Наконец, наступает время окончательно прощаться. Папа крепко обнимает меня, и я на мгновение закрываю глаза. Вдруг вспоминаю день, когда мне сообщили о диагнозе.

На самом деле мне ведь повезло. Когда врач заверил, что ошибки нет и меня действительно случайно заразили вирусом, я отнеслась спокойно. Объясняю почему. За несколько месяцев до этого я чуть не умерла в аварии. Это было как… если бы предложить умирающему человеку пожить еще лет пять. Счастье же! Я вообще стараюсь быть по жизни оптимистом. А потом доктор и вовсе заверил, что благодаря терапии я смогу прожить лет пятьдесят. Никого не заразив. Для меня это крайне важно.

Когда я делала тату, то предупредила мастера. Несмотря на то, что вирус в моей крови уже два года не определяется и в том тату-салоне используют только одноразовые иглы, я всё равно сказала. Мало ли что.

Я обнимаю отца и вспоминаю, как отреагировал на новость он. Как истошно орал! Не на меня. В пустоту. Ушел в длительный запой. Мы с мамой прятались по углам, чтобы не попадаться ему на глаза. Он рыдал и выкрикивал какие-то жуткие вещи, что кара его настигла. В пьяном угаре на коленях просил у меня прощения. Я ничего не понимала, он ведь не был виноват в той аварии. Мне просто было очень сильно страшно. Казалось, у него началась белая горячка. В какой-то момент он схватил ружье и носился с ним по участку! Костя куда-то слинял на это время. Полицию вызывать было нельзя, поэтому мы с мамой забаррикадировались на чердаке. К счастью, папа никого не пристрелил.

Спустя примерно три недели, в понедельник утром, он зашел в мою спальню. Часы показывали всего шесть, когда я с трудом разлепила глаза.

— Лика, доченька, вставай, — сказал он мягко. Абсолютно трезвым голосом.

Я подскочила на месте и сжалась в комочек от страха. Я помнила, как мэр выгнал ту женщину из города под ликование Виолетты Степановны. Я… так боялась, что останусь одна. На улице. Больная, никому не нужная.

— Папочка, пожалуйста, — прошептала я. — Я всё буду делать, как ты скажешь, только помоги. Я одна не выживу.

Он ничего не ответил.