Сопроводитель

Отмеряя пройденный ранее путь в обратном направлении, я размышлял о порядках, царивших в этом доме. Странные они какие-то. На втором этаже, в комнате, куда я направляюсь, меня ждет шестнадцатилетняя девица, дочь хозяина дома, не так давно давшая мне стопроцентную наводку на своего папашу, чуть ранее соблазнившая меня и еще чуть ранее – принявшая на грудь солидную дозу водки. В смотровой башне, откуда я шел, покоился ее родитель, человек с положением, обладатель солидного капитала и нехилого самомнения. Но, как мне показалось, жестоко затравленный жизнью – иначе как объяснить все эти ограды, охрану, пистолеты под подушкой, драконовские законы, выдуманные им для своей дочери. Не знаю, может быть, я не прав, но мне кажется, что все диктаторы – и прошлые, и нынешние – становятся диктаторами не от хорошей жизни. Над ними действительно болтается дамоклов меч, оттого они и пытаются всеми доступными способами убрать от себя опасность, оградиться от нее. Что здесь первично, а что вторично – вопрос, разбираться в котором на данном жизненном этапе я не собирался. Может быть, попозже.

Когда я открыл дверь спальни генеральской дочки, она не спала. Встретила меня возбужденным шепотом:

– Ну, как? Все получилось?

– Как задумывал, – честно ответил я, шагнув в комнату.

– Деньги взял?

– Конечно. И уже перевел на депозит, – что это такое, я не знал, но и она – вряд ли. А слово красивое, чего ему зря пропадать.

– Ну, – позвала она, – иди сюда.

Это, собственно, и был самый пикантный момент нашей беседы. Я знал, что она это скажет, и теперь мне надо было как-то объяснить ей, что не могу задерживаться. Но говорить об адвокате не хотелось, а что-то другое не придумывалось. Да и, честно говоря, я побаивался, что экстравагантная девица, уязвленная в своих лучших чувствах, выкинет что-нибудь нехорошее. Какой-нибудь номер, после которого у меня останется одна дорога в жизни – на кладбище. Она, конечно, до сих пор держалась молодцом по отношению ко мне (соблазнение не в счет), и вообще была девушка симпатичная, но уж больно нетрадиционным было ее поведение.

И тем не менее я рискнул:

– По секрету скажу, Аня. Ты только никому больше не говори. Мне надо бежать отсюда. И чем быстрее, тем лучше.

– Куда? – удивилась она. – Мы же разобрались со всем. Тебя до утра никто в моей комнате искать не будет. Да и днем тоже. Ты даже, если захочешь, можешь пожить здесь какое-то время. Ты мне понравился.

Я подавился собственным языком. Спасибо, конечно, на добром слове, меня еще никогда так высоко не ценили, но я, право, смущаюсь…

– Я бы с толстым удовольствием, Анечка. Но надо бежать. Я же не знал, что там у твоего отца за сокровища хранятся.

– Ах, ты об этом, – поняла она. – Тогда конечно.

Все-таки молодец девчонка. Я расслабленно улыбнулся. Но после следующей ее фразы улыбка с моего лица сползла, словно вовсе не бывала:

– Но на полчаса-то можешь остаться? Всего полчаса, за это время ведь ничего не изменится.

Ах, герой-любовник хренов! Но ведь с шестнадцати лет закон уже не запрещает, правда? Ежели по обоюдному согласию… И полчаса действительно ничего не изменят… Я вздохнул и принялся раздеваться, чувствуя, как тяжело звенит начиненная арсеналом одежда.

– Что там? – спросила моя малолетняя насильница.

– Ключи от сейфа, – соврал я. – Только полчаса, не больше.

10

Дорога, дорога… На часах – четыре утра. С какими-то минутами. Впрочем, время неважно. Важна дорога. У меня к ней несколько странное отношение, не знаю, как у других. Не имеет разницы, на чем я еду – на машине, на поезде, на самолете; куда и зачем; неважно, что мелькает за окном – одинокие фонари ночного шоссе, телеграфные столбы – символ дембеля, или офигевшие от соседства с чудом техники птицы. Важно, что я – в дороге, я – двигаюсь.

Какой-то олух давным-давно сказал, что движение – жизнь. Он был слегка не прав, этот древний олух. Камень, падающий с крыши на голову случайному прохожему, тоже олицетворяет движение; но камень, падающий с крыши – это не жизнь, это – смерть. Он неживой. И прохожий тоже скоро станет неживой. Движение не жизнь, но когда жизнь в движенье, ощущение жизни многажды усиливается. Во завернул, а?! Но ведь так оно и есть. Когда я двигаюсь – еду, лечу, плыву, – у меня в принципе не может возникнуть ощущение, что я в этой жизни ненужный балласт. Я ведь еду, лечу, плыву, значит, я что-то делаю, правда? Значит, на то есть причины, значит, это кому-то нужно, и я, получается, небесполезен. Такая вот философия, такое вот отношение к дороге.

Но это так, к слову. Осознанно я об этом не думал. Вертел баранку и любовался видом залитого ночными огнями пригородного ночного шоссе, обрамленного пушистыми и почти живыми в бегущем отсвете фар деревьями и многочисленными рекламными плакатами. Некоторые из которых, в пику своему невзрачному дневному виду смотрелись весьма эффектно в контрасте света и тьмы.