Сор из избы

— Хорошо, подумаем! — кивнул представитель профсоюза, поняв, что агитировать нужно не здесь. — Попробую организовать, — сказал он неуверенно. От самодеятельности в таких делах он отвык, всю жизнь действовал по разнарядке и свято верил в непогрешимость спущенного указания, а через это и в свою непогрешимость. Приказ надо выполнять. — Закупим бочку с квасом или абонементы на хоккей, а?

Специалисты были согласны на то и другое. Идея увлекла, и весь оставшийся день решали судьбу отвала, не в силах заняться другим, что было верным признаком творческого горения.

— Кто, если не мы, и когда, если не сейчас? — кипятился специалист по отжигу и закалке. Два-три года назад ему и в голову бы не пришло брать на себя такое! Общественность всколыхнулась.

— Попытка не пытка, попробовать можно, — техник в своей жизни брался за многое, помимо разведения рыбок, и ни разу не пожалел. — Глаза боятся, руки делают.

Можно рискнуть под флагом перестройки. В конце концов каждый хочет быть инженером, а не слепым исполнителем. И ведомства нынче ведут себя потише, прислушиваются к местной инициативе, не рубят ее на корню.

Утром пришли на работу с новыми мыслями: сделать субботник на свалке общегородским! Заводу, тем более цеху, не осилить. Силенок мало. Поковыряться, конечно, можно, но чтобы до нуля… Город должен помочь. Свалка у него на виду, секрета из нее теперь не сделаешь, во-первых, гласность, во-вторых, габарит. Пока о ней молчали, свалка набрала силы и готова заговорить сама, агитирует о том, какие тут хозяева. Хорошо агитирует, дымом до облаков. По радио передавали, что горит там мазутное озеро! Погасить нельзя. Не подступиться. Сливали годами отработку: масло, мазут. И полыхнуло! Жарит вторую неделю. Греем атмосферу. А она, между прочим, на всех одна, международная, и кислорода в ней убывает. Долой свалку!

Специалисты составили штаб и стали звонить на областное радио. По поводу столба черного дыма над свалкой звонили на радио многие, что горит и где, почему пожарные не тушат?

Из отдела писем и общественного мнения как могли объясняли, дескать, орлы-пожарные и огня не боятся, но лезть в мазут нет смысла. Товарная ценность его мала, с баланса списана. А что касается дыма, придется потерпеть еще недельку. Годами терпим хвосты из труб. Что остается?.. Голосок у редакторши приятный и удивительно знакомый.

— Все они там знакомые, особенно на телевидении, каждый вечер беседуем, здоровкаемся и прощаемся, — сказал практик. Редакторша назвалась Мариной Синицыной и очень удивилась, когда инженеры с кузницы не только возмутились насчет загрязнения среды, но выступили с инициативой, можно сказать, фантастической: убрать свалку, завтра же! Субботник умилил Марину, она попросила назвать фамилии зачинателей и обещала передать в новостях. Но обращение через эфир к добровольцам, по ее словам, было не в ее компетенции. Если руководство признает субботник общегородским, своевременным и назревшим, тогда можно использовать радио, хорошо поставленным голосом диктора объявить, призвать…

На это нужна неделя-две, а может, больше, гораздо больше. Дело новое. Люди отвыкли даром работать, годы социальной пассивности и благодушия дают о себе знать. Не скоро, ох, не скоро общественность обретет былую силу и голос. Преград к тому уже нет, но инерция — великая вещь…

Марина обещала передать в субботу концерт по заявкам для комсомольцев кузнечного цеха, частушки и полонез Огинского, обожаемый главным редактором. Насчет рок-музыки мнения в редакции разделились.

— Спустит субботник на тормозах красотка, — уверенно заметил практик, — заволокитит медуза!

Для верности позвонили в промышленный отдел редакции и попали в точку. В отличие от тихой и осторожной Марины нарвались на заводного, как динамомашина, старшего редактора Андрея Суворова. На свалках он бывал и раньше, передачи делал, разносные. Допустил когда-то перехлест, по тем временам, назвал того, кого не следовало называть. Передача вернулась к Андрею бумерангом. Был инфаркт. Свалился Суворов злонамеренно на крыльце парадного подъезда комитета по радиовещанию и телевидению. Впрочем, что ожидать от человека, уличенного в очернительстве, натурализме и подрыве авторитета властей.

От начальника Суворов, говорят, вышел здоровехонький, с приличным гемоглобином, хотя и сердцебиением. А кто выходил иначе? Начальник отрабатывал свой хлеб… Когда опальный репортер закрыл за собой дверь и вдохнул морозного воздуха полной грудью, губы у него посинели, очки полетели в сугроб. «Я встану, сейчас встану…», — на что-то еще надеялся Суворов. Он плохо знал начальство: приказом по комитету выход Суворову в эфир отныне запрещался, навсегда.

Из больницы Суворов вышел как раз в тот момент, когда о приказе старались не вспоминать. Гласность! Можно было схлестнуться с начальником, вышибить из него пыль, а заодно и душу, но Суворов зла не помнил, хватит того, что есть. Он и мечтать не мог о таких переменах.