Соратники Иегу

Через какие-нибудь четверть часа ризничий ввел нас в церковь и мы оказались внутри гранитного футляра, где хранились три мраморные драгоценности, именуемые гробницами Маргариты Австрийской, Маргариты Бурбонской и Филибера Красивого.

— Как случилось, — спросил я ризничего, — что эти великолепные произведения искусства не были уничтожены во времена Революции?

— Ах, сударь, членам муниципалитета пришла в голову прекрасная мысль.

— Какая?

— Они задумали превратить церковь в склад фуража.

— Вот как! И мрамор был спасен сеном! Вы правы, друг мой, это была блестящая мысль!

— Замысел муниципалитета не подсказывает ли вам еще какую-нибудь идею? — поинтересовался г-н Ледюк.

— Право же, подсказывает, и будет досадно, если я не найду ей применения!

Я взглянул на часы.

— Три часа. Едем к тюрьме. В четыре часа у меня назначено свидание с господином Милье на Бастионной площади.

— Постойте… еще одно…

— Что именно?

— Вы прочли девиз Маргариты Австрийской?

— Нет… Где же он?

— Да повсюду, а прежде всего на ее гробнице.

— «Fortune, infortune, fort: une» note 1.

— Правильно.

— Но что означает эта игра слов?

— Ученые толкуют так: «Судьба жестоко преследует женщину».

— Попробуем разгадать.

— Давайте сперва восстановим девиз на латинском языке, в его первоначальном виде.

— Давайте, это хорошая мысль.

— Так вот «Fortuna infortunat…».

— Как, как? Infortunat?

— Нуда…

— Это весьма похоже на варваризм.

— Что поделаешь!

— Мне нужно объяснение.

— Так дайте же его!

— Вот вам оно: «Fortuna, infortuna, forti una» — «Счастье и несчастье для сильного равны».

— А ведь в самом деле это, может быть, правильный перевод!

— Еще бы! Вот что значит не быть ученым, друг мой! Если обладаешь здравым смыслом, то, поразмыслив, проникаешь в суть вещей лучше всякого ученого… Больше вам нечего мне сказать?

— Нет.

— Так едемте к тюрьме.

Мы сели в коляску, вернулись в город и остановились у ворот тюрьмы.

Я высунулся из экипажа.

— Ах, — воскликнул я, — мне ее испортили!

— То есть как это испортили?

— Ну, конечно, в те времена, когда там сидели мои заключенные, она выглядела совсем по-другому. Можно поговорить с тюремным смотрителем?

— Разумеется.

— Так побеседуем с ним.

Мы постучали в дверь. Нам отворил мужчина лет сорока. Он узнал г-на Ледюка.

— Здравствуйте, милейший, — обратился к нему г-н Ледюк. — Вот мой ученый друг.

— Будет вам! — прервал я его. — Что за дурная шутка!

— Он утверждает, — продолжал г-н Ледюк, — что тюрьма теперь совсем не такая, какой была в прошлом веке.

— Это правда, господин Ледюк, ее перестроили в тысяча восемьсот шестнадцатом году.

— Так, значит, теперь внутри все расположено по-другому?

— Ну, конечно, сударь, все изменилось.

— А можно достать старый план?

— Да. Господин Мартен, архитектор, думается, мог бы вам его раздобыть.

— Что, он родственник господина Мартена, адвоката?

— Родной брат.

— Прекрасно, милейший; я получу этот план.

— Тогда нам здесь больше нечего делать? — спросил г-н Ледюк.

— Решительно нечего.

— Так я могу вернуться домой?

— Мне будет жалко с вами расставаться — только и всего.

— Вы, верно, и без меня найдете бастион.

— Он в двух шагах.

— Какие у вас планы насчет сегодняшнего вечера?

— Если угодно, я проведу его у вас.

— Отлично! К девяти часам милости прошу на чашку чая.

— Приду.

Я поблагодарил г-на Ледюка. Обменявшись рукопожатиями, мы расстались. Спустившись по улице Стычек (названной так после стычки, имевшей место на площади, к которой она приводит) и миновав сад Монбюрон, я оказался на Бастионной площади. Она имеет форму полукруга; теперь там городской рынок.

Посредине этого полукруга возвышается памятник Бита работы Давида д'Анже. Биша, облаченный в сюртук (к чему такой чрезмерный реализм?), стоит, положив руку на грудь мальчика лет десяти, совершенно обнаженного (к чему такой крайний идеализм?), а у ног Биша лежит мертвое тело. Это запечатленный в бронзе труд физиолога «О жизни и о смерти…»

Я созерцал этот памятник, отразивший основные недостатки и достоинства творчества Давида д'Анже, когда кто-то коснулся моего плеча. Я обернулся: передо мной стоял г-н Милье. Он держал в руке какую-то бумагу.

— Ну, как? — спросил я его.

— Победа!

— Что же это такое?

— Протокол совершения казни.

— Чьей казни?

— Ваших грабителей.

— Гюйона, Лепретра, Амье?..

— И Ивера.

— Дайте же мне его!

— Вот он.

Я взял бумагу и прочитал:

«Протокол исполнения смертной казни

Лорана Гюйона, Этьена Ивера,

Франсуа Амье, Антуана Лепретра, осужденных 20 термидора VIII года и казненных 23 вандемьера IX года.