Соратники Иегу

Девятого октября 1799 года, погожим осенним днем, когда на одном конце Прованса, в Йере, созревают апельсины, а на другом, в Сен-Пере́, — виноград, почтовая карета, запряженная тройкой лошадей, пронеслась во весь опор по мосту, перекинутому через Дюранс, между Кавайоном и Шаторенаром, направляясь в Авиньон. Этот древний папский город лишь восемь лет тому назад, 25 мая 1791 года, был присоединен к Франции, что в 1797 году подтвердил договор, подписанный в Толентино генералом Бонапартом и папой Пием VI.

Экипаж въехал в Экские ворота, промчался, не замедляя хода, через весь город по узким извилистым улицам, закрытым от ветров и солнца, и остановился шагах в пятидесяти от Ульских ворот, перед гостиницей «Пале-Эгалите», которую уже потихоньку снова стали называть «Пале-Рояль», ее прежним именем, сохранившимся и в наши дни.

То немногое и, казалось бы, маловажное, что мы сказали о названии гостиницы, перед которой остановилась интересующая нас почтовая карета, характеризует положение, в котором находилась Франция при правительстве термидорианской реакции, именуемом Директорией.

В результате революционной борьбы, длившейся от 14 июля 1789 года до 9 термидора 1794 года, после бурных дней 5 и 6 октября, 21 июня, 10 августа, 2 и 3 сентября, 21 мая, 29 термидора и 1 прериаля, после того как на глазах толпы были гильотинированы король и его судьи, королева и ее обвинитель, жирондисты и кордельеры, умеренные и якобинцы, Франция испытала самое гнусное и отвратительное пресыщение — пресыщение кровью.

Естественно, что в народе пробудилось если не тяготение к монархии, то, во всяком случае, потребность в твердой власти, заслуживающей доверия, от которой можно было ждать защиты, которая действовала бы на свой страх и риск и дала бы возможность передохнуть.

Но вместо такого столь желанного ей правительства Франция получила слабую, нерешительную Директорию, представленную в данный момент сластолюбивым Баррасом, интриганом Сиейесом, бравым Муленом, недалеким Роже Дюко и честным, но наивным Гойе.

Вследствие этого во внешней политике Франция утратила свой престиж, да и внутри страны царило весьма сомнительное спокойствие.

Надо сказать, в описываемый нами исторический период наши армии, прославленные в легендарных кампаниях 1796 и 1797 годов, были временно отнесены к своим границам после битв при Вероне и Кассано, проигранных бездарным Шерером, и после поражения Жубера при Нови, стоившего ему жизни. Но затем они снова начали переходить в наступление. Моро разбил Суворова при Бассиньяно, Брюн разбил герцога Йоркского и генерала Германа у Бергена, Массена разгромил австрийцев и русских под Цюрихом. (В этом сражении были убиты австрийский генерал Хотце и еще трое генералов, пять генералов взяты в плен, а Корсакову едва удалось спастись.)

Массена спас Францию в сражении под Цюрихом, подобно тому как девяносто лет тому назад ее спас Виллар, выиграв битву при Денене.

Но внутри страны дела обстояли далеко не так блестяще, и, по правде сказать, правительство Директории испытывало немалые трудности: с одной стороны, гражданская война в Вандее, с другой — грабежи на Юге, которым, по своему обыкновению, сочувствовали жители Авиньона.

Двум путешественникам, которые вышли из почтовой кареты, остановившейся у гостиницы «Пале-Рояль», очевидно, было чего опасаться в сильно взбудораженном, вечно неспокойном папском городе, — недаром, не доезжая Оргона, на перекрестке трех дорог, одна из которых вела в Ним, другая — в Карпантра, а третья — в Авиньон, кучер остановил лошадей и, обернувшись, спросил:

— Граждане, как вам угодно ехать, через Авиньон или через Карпантра?

— Какая из этих двух дорог короче? — отрывисто, резким голосом спросил старший из путешественников, которому было никак не больше тридцати лет.

— Дорога на Авиньон короче на добрых полтора льё, гражданин.

— Так едем по авиньонской.

И лошади снова понеслись галопом. Это означало, что граждане путешественники (как их называл возница, хотя обращение «господин» в ту пору все чаще слышалось в разговорах) платили ему не меньше тридцати су за льё.

Когда путешественники вошли в гостиницу, старший снова проявил нетерпение.

И на сей раз он взял на себя переговоры. Он осведомился, нельзя ли побыстрее пообедать, и в его тоне чувствовалось, что он готов обойтись без гастрономических тонкостей, лишь бы было подано поскорее.

— Гражданин, — отвечал хозяин, который, услышав, что подъехала карета, прибежал с салфеткой в руке, — вы будете быстро и надлежащим образом обслужены в вашей комнате, но если я осмелюсь дать вам совет…

Он замялся.

— Говорите же, не тяните! — воскликнул младший, и это были его первые слова.

— Так вот, я посоветовал бы вам попросту сесть за табльдот. Обед превосходный, и все блюда готовы. Там сейчас обедает путешественник, которого ждет карета.

И хозяин указал на экипаж с парой лошадей; они били копытами о землю, меж тем как кучер, набираясь терпения, сидел на подоконнике и опорожнял бутылку кагорского вина.