Søren’s Sorrow

Идеально. Молодец. Взрослый, уравновешенный и ответственный человек, Сорен.

Ехали молча до самого Локкена, где он арендовал коттедж на одну ночь. Расплатившись и забрав ключи, семейство Ларсонов дошло до нужного дома, быстро расположилось внутри. Трине разогрела предусмотрительно взятый с собой ужин, потом они вместе уложили детей, легли сами. Его жена уснула практически мгновенно, Сорен же долго разглядывал беленый потолок и думал, думал, думал. Сердце колотилось как бешеное в горле, воздух обволакивал – свежий, с запахом соли и корицы. Откуда тут взяться корице? Наконец Сорен закрыл глаза. В его снах ему снова было одиннадцать, и он приехал на выходные к бабушке и дедушке.

Наутро решили сразу поехать к дюнам на западном побережье. Сорен позвонил и забронировал маленький домик недалеко от Хиртхальса, сказал, что приедут ближе к вечеру.

Позавтракали в маленьком ресторанчике в каком-то из городков, и теперь дети радостно ели сладости на заднем сиденье, а Трине дремала рядом с ним. Он включил радио на минимальную громкость и наслаждался дорогой на побережье.

Наконец добрались до парковки. Остановились. Сорен разбудил Трине, они собрали детей, вышли из машины.

Три студентки, хохоча, вылезли из припаркованного чуть в отдалении коричневого «Рено» и, переговариваясь между собой по-английски, направились к дюнам. Ларсоны шли за ними, постепенно отставая, Кристиан носился кругами вокруг Трине и Юли, Сорен плелся позади всех. Он часто оглядывался назад из-за смутного ощущения, что дед сейчас нагонит и положит руку ему на плечо, но стоило ему обернуться и увидеть пустоту позади себя, как он сердито тряс головой и пытался сосредоточиться на детях и жене.

Подошли к началу охотничьих угодий. Две студентки быстро перелезли через проволочный забор, третья, оглянувшись и, как показалось Сорену, подмигнув Ларсонам, через мгновенье присоединилась к ним.

– Глупые девицы, – сказала Трине, с крайним неодобрением глядя вслед удаляющимся фигурам.

– Да, дорогая. Впрочем, сейчас не сезон охоты, – ровно произнес Сорен, думая о том, что там наверняка по-прежнему летают фазаны и девчонки выбрали самый красивый путь из всех возможных, свернув в дебри. Им понравится, еще как понравится. Впрочем, ему далеко за тридцать, он несет ответственность за свою семью, поэтому поступить так же будет крайне… неразумно.

Он любил их – вечно смеющегося воителя Кристиана, Юли, которая наверняка вырастет актрисой, уж очень талантливо она умела изображать взрослых, и конечно, красавицу и умницу Трине. Просто иногда Сорену казалось, что он лишний. Он приносит деньги, участвует в воспитании детей, ходит с Трине на йогу по четвергам, забирает Кристиана из бассейна два раза в неделю, но все это настолько… незначительно, что ли? Как будто он живет в одной из тех брошюр про счастливые идеальные семьи, и, замени все составляющие этой семьи на другие улыбающиеся лица – ничего не изменится.

Сорену стало противно от самого себя; он взял Кристиана на руки и закружил его, мальчик завизжал от восторга. Трине одобрительно улыбнулась, разом сбросив десяток лет и превратившись в ту девушку, в которую он влюбился на втором курсе университета.

Ларсоны неспешно приближались к береговой черте, по касательной обходя заросли облепихи.

Впереди росла громада песчаной дюны – куда выше и ближе, чем Сорен запомнил ее. За двадцать лет береговая линия сильно изменилась, песок постепенно сменял поля травы и облепихи.

У самого подножия были деревянные скамейки, Трине тут же села, да и Кристиан умостился напротив.

– Я не пойду, – сказала Трине с легкой обидой, но в целом уже куда спокойнее. – Если хочешь, давай сам. Я пригляжу за детьми.

Он виновато поцеловал ее в щеку, скороговоркой пропел, что вернется минут через пятнадцать, и почти бегом бросился наверх. В голове было пусто, только Сорен почти слышал, как тяжело дышал дед Мадс, взбираясь наверх. Ветер крепчал, сбивал с ног, Сорен иногда проскальзывал чуть ниже, но тут же еще быстрее начинал взбираться.

Наконец он вышел на гребень и остановился, пытаясь отдышаться. Замер.

Далеко внизу море билось о берег. Где-то почти у Норвегии смутно виднелась радуга, над Данией с запада шел дождь.

Сорен стоял и чувствовал, что время течет сквозь него. Ветер безжалостно трепал его, а по щекам текли слезы.

Сорен совершенно ясно ощущал, что свобода – на краю песчаной дюны, медленно пожирающей маяки и церкви, свобода – над жадным морем, отвоевывающим метр за метром ежегодно. Весь мир когда-нибудь будет дюнами и морем, и тогда будет очень пусто. Но это будет очень нескоро. Он состарится и умрет, его дети состарятся и умрут. Но тогда какой-нибудь другой Сорен поднимется на гребень песчаной дюны зимой и тоже почувствует это.

Сорен посмотрел вправо. На другом гребне дюны, раскинув руки и зажмурившись, стояла одна из студенток. На лице ее застыло выражение абсолютного счастья – зеркало лица самого Сорена.