Сорняк из райского сада

С чего начать? — думал Птолетит. Он перебирал вопросы, пытаясь выделить среди них самый значимый, который сумел бы дать понять Всевышнему, в каком предельном состоянии находится его непокорный слуга. Хотя, какая разница, с чего начать? Ведь Бог уже наверняка знает, чем полны его мысли, и с той самой минуты, как только он, выбравшись из райского святилища, сделал свой первый шаг по направлению к его обители, ожидает его появления. Высокая гора, которая, казалось, находится совсем близко, приближалась к нему на удивление медленно, и Птолетит, терзаясь нетерпением, все чаще и чаще ускорял шаги. И вот когда, наконец, подножье Великой возвышенности предстало перед его взором, он, ощутив волнение, в нерешительности остановился. Стоит ли ему подниматься наверх? Или мысленно призвать к себе Бога, уповая на его милость и снисхождение к несчастному ангелу, и скромно ждать его появления, присев на один из пяти больших камней, хаотично разметавшихся у самого подножья горы? Однако долго над этим раздумывать Птолетиту не пришлось, ибо через мгновение после этих мыслей, пространство возле него осветилось прозрачным мерцающим светом, и благодатная длань Господа силой своего влияния, не сравнимая ни с чем по притяжению и блаженству, окутывающему всю его суть, плавно снизошла на златокудрого ангела.

— Господи! — только и успел вымолвить он, прежде чем перед

его возбужденным взором предстал Создатель с таинственной, едва уловимой улыбкой на устах. Фалды его белых одежд, отороченных нежным золотым плетением кружев, слегка раскачивались под игривым дуновением ветерка, когда он, медленно приблизившись к Птолетиту, положил свою горячую руку на его плечо. И этот жест, который сам по себе уже служил неким знаком проявления одобрения к его поступку, ободрил растерявшегося ангела.

— Господи, прости меня за столь дерзкий поступок и соизволь выслушать! — тут же воскликнул Птолетит, и его слова эхом прокатились по безмолвной равнине.

Светлый лик Господа озарился приветливой улыбкой.

— Я готов выслушать тебя, ангел мой, оттого я и здесь. — Просто сказал он, и, взяв Птолетита за руку, подвел к ближайшему плоскому камню.

— Давай-ка присядем и побеседуем, друг мой! Ведь я давно жду твоего появления.

— Правда? — Удивился Птолетит.

— Да, с тех самых пор, как тебя одного среди многих стали глубоко волновать некоторые вопросы.

Птолетит с облегчением вздохнул, и в голове его невольно пронеслась мысль сожаления о том, что он не посмел раньше придти к Господу.

Они разместились на камне немного поодаль друг от друга, после чего Птолетит выжидательно взглянул на Всевышнего. Создатель, в свою очередь, вопросительно взглянул на неугомонного ангела, хоть и наперед знал то, на чем тот попытается сейчас сосредоточить все его внимание.

— Я слушаю тебя, Птолетит, — сказал он, и в знак внимания склонил перед ангелом свою мудрую голову.

Птолетит, вмиг почувствовав облегчение от такого непредвиденно легкого стечения обстоятельств, ощутил, как мысли в его голове тут же упорядочились, выстроившись в логический ряд, а язык, развязавшись сам собой абсолютно без всяких на то усилий, произнес вопрос.

— Скажи, Господи, отчего человечество, созданное тобой в совокупе своем так безжалостно и жестоко по отношению не только к окружающему его Миру, но и друг к другу?

— О! Это сложный вопрос, на который нет однозначного, готового ответа. В этом следует разобраться Птолетит, и если ты хочешь постичь всю глубину последующего ответа, наберись терпения и приготовься к долгой беседе.

Неистовый ангел, вмиг став покорным, приложил руки к груди и с благоговением взглянул на Всевышнего.

— Я готов к долгому разговору, Господь мой, ибо это не дает мне покоя!

— Дело в том, что создав человечество, я не имел цели создать зло, которым оно оперирует! Человек сотворил зло сам, и в этом, в большей степени, выражается свобода, дарованная ему мной!

— Как это? — удивился Птолетит.

— Очень просто! Зло, — это своего рода предательство, совершаемое в условиях свободы.

— Предательство к кому?

— Предательство к своему создателю, то есть ко мне!

Птолетит вновь изумленно посмотрел на Бога. А тот, улыбнувшись, продолжил свои рассуждения.

— Дело в том, что при создании человечества я даровал ему определенную несвободу, однако, признав такой акт несправедливым, я вынужден был подарить ему и равнозначную свободу!

— И в чем же проявляются эти две стороны медали? — поинтересовался Птолетит.

— Несвобода, — или нравственный закон, прежде всего, обусловлена моим присутствием в человеке, и к ней можно отнести такие категории как любовь, совесть и нравственность, — одним словом, все то, чем люди способны выделяться из остального живого Мира! Свобода же — истинна! И она заключается именно в самом человеке, а если сказать точнее, — в человеческой самонадеянности! Ибо самонадеянность есть ни что иное, как слепота человека, отрекшегося от Божьего закона и не ведающего, что он творит!

— Не ведающего, что творит! — горестно произнес Птолетит и покачал головой.

— Да, Птолетит, люди свободны в своем желании оставаться слепыми.