Сорняк, обвивший сумку палача

— Нельзя, чтобы тебя отвлекали неприятности. Я хочу, чтобы ты это помнила. Хотя это может не быть очевидным для других, твой долг станет для тебя столь же ясным, как будто это белая линия посередине дороги. Ты должна следовать ему, Флавия.

— Даже когда он ведет к убийству? — спросила я, внезапно осмелев.

Вытянув кисть на длину руки, она нарисовала темную тень дерева.

— Даже когда он ведет к убийству.

Некоторое время мы посидели в молчании, тетушка Фелисити пачкала холст без особенно впечатляющих результатов, затем она снова заговорила:

— Если ты ничего не будешь помнить, запомни главное: вдохновение изнутри — все равно что жар в печи. Оно позволяет печь сносные батские булочки.[65] Но вдохновение снаружи — все равно что вулкан, оно меняет облик мира.

Я хотела обхватить руками эту чудаковатую старую мышь в костюме а-ля Джордж Бернард Шоу и сжимать, пока сок не потечет. Но я этого не сделала. Не могла.

Я ведь де Люс.

— Спасибо, тетушка Фелисити, — сказала я, поднимаясь на ноги. — Вы молодчина.

17

Мы пили чай в библиотеке. Миссис Мюллет пришла и ушла, оставив огромный поднос с печеньями «Дженни Линд» и смородиновыми сконсами. На мой произнесенный шепотом вопрос о Ниалле она ответила пожатием плечами и нахмуренными бровями, напоминая мне, что она на работе.

Фели сидела за фортепиано. Дитеру потребовалось не больше трех минут, чтобы вежливо спросить, которая из нас играет, и Фели ответила, зардевшись как маков цвет. Сейчас, после достаточного количества мольб и упрашиваний, она приступала ко второй части «Патетической сонаты» Бетховена.

Это чудесная пьеса, и, когда музыка затихала и снова вздымалась, подобно желаниям сердца, я вспомнила, что именно эту вещь Лори Лоренс играл в «Маленьких женщинах», когда Джо, отвергнув его предложение руки и сердца, уходила прочь, и я подумала, не выбрала ли ее Фели подсознательно.

Отец мечтательно постукивал пальцем по краю блюдца, которое он держал в идеальном равновесии в ладонях. Бывали времена, когда без всяких видимых причин я ощущала прилив огромной любви — или, по меньшей мере, уважения — к нему, и сейчас был именно такой случай.

В углу Даффи свернулась, как кошка, в кресле, все еще в когтях «Анатомии меланхолии», а тетушка Фелисити делала что-то затейливое с помощью спиц и мотка зеленовато-желтой шерсти.

Внезапно я заметила, что Дитер закусил краешек губы и в уголках его глаза что-то поблескивает. Он чуть не плакал и пытался не показать этого.

Как жестоко со стороны этой ведьмы Фели выбрать пьесу столь печальную и вызывающую воспоминания — мелодию Бетховена, которая может служить лишь горьким напоминанием нашему немецкому гостю о родине, которую он утратил.

Но в этот миг Фели резко остановилась и вскочила из-за клавиатуры.

— О! — Она задержала дыхание. — Простите! Я не хотела…

И я видела, вероятно, первый раз в жизни, что она искренне огорчена. Она подбежала к Дитеру и протянула ему свой носовой платок — и, к его вечной чести, он взял.

— Нет. Это мне следует извиняться, — сказал он, промакивая глаза. — Это просто…

— Дитер, — я обнаружила, что мой рот сам выпаливает эти слова, — расскажите нам, как вы стали военнопленным. Я просто умираю от любопытства. Я без ума от истории, видите ли.

Можно было услышать звук упавшей в Антарктиде булавки.

— Флавия! — Наконец отец совладал с собой, но лишь тогда, когда было уже слишком поздно, чтобы возыметь эффект, которого он хотел.

Но Дитер уже улыбался. Мне показалось, он был рад отвлечься от мокрой темы.

— Почему бы и нет! — сказал он. — Пять лет я ждал, пока кто-нибудь задаст мне этот вопрос, но никогда, никто этого не делал. Вы, англичане, такие идеальные джентльмены — даже леди!

Тетушка Фелисити бросила на него взгляд лучезарного одобрения.

— Но, — добавил Дитер, — должен предупредить вас, это длинная история. Вы уверены, что хотите ее слушать?

Даффи закрыла книжку и отложила ее в сторону.

— Обожаю длинные истории, — сказала она. — Чем длиннее, тем лучше.

Дитер занял место на ковре перед камином, опираясь локтем на каминную полку. Его почти можно было представить в охотничьем домике в Черном лесу.[66]

— Что ж, — приступил он, — думаю, можно легко сказать, что меня сбили в Англии из-за сестер Бронте.

Сбили? Это что-то новенькое! Я сгорала от любопытства.

Глаза Даффи тут же превратились в фарфоровые дверные ручки, и даже отец выпрямился.

— Бог мой! — пробормотал он.

— Я был избалованным мальчиком, — рассказывал Дитер, — должен признать это. Я был единственным ребенком, рос в зажиточном доме под присмотром Kinderpflegerin — няньки.

Мой отец, как я уже упоминал, был издателем, а мать — археологом. Хотя они меня любили, полагаю, они были так погружены в свои собственные миры, что все, связанное с «мальчиком», было оставлено на откуп Друзилле. Так звали няньку — Друзилла.

Друзилла очень увлекалась английскими романами. Она поглощала книги, как кит пожирает планктон. Ее невозможно было увидеть без книги в руке — она научила меня читать, когда я еще сосал палец.