Сорняк, обвивший сумку палача

Мои собственные альбомы состояли из трех пухлых бордовых томов с вырезками из океана древних журналов и газет, который залил, а потом затопил библиотеку и гостиную в Букшоу, выплеснувшись в неиспользуемые спальни и комнаты, где хранили ненужную мебель, перед тем как их, наконец, влажными гниющими стопками не сложили в тайник в подвале. С их страниц я бережно вырезала все, что смогла найти о ядах и отравителях, пока мои альбомы не начали трещать по швам от описаний склонностей майора Герберта Роуза Армстронга, любителя-садовода и адвоката, отправившего на тот свет свою жену с помощью заботливо приготовленного зелья из содержащего мышьяк гербицида; Томаса Нейла Крима,[7] Хоули Харви Криппена[8] и Джорджа Чепмена[9] (поразительно, не так ли, что имена столь многих отравителей начинаются с английской буквы С?), которые с помощью стрихнина, скополамина и сурьмы соответственно отправили целую армию жен и других женщин в могилу; Мэри Энн Коттон (понимаете, о чем я?), которая, после нескольких успешных опытных прогонов на свиньях перешла к отравлению семнадцати человек мышьяком;[10] Дейзи де Мелкер, женщины из Южной Африки со страстью к водопроводчикам: сначала она выходила за них замуж, а потом разводилась с помощью дозы стрихнина.

— Собирать вырезки в альбом — идеальное времяпрепровождение для юной леди, — говорила Ниалла. — Аристократично… и при этом познавательно.

В точности мои мысли.

— Моя мама выбросила мой в мусорное ведро, когда я сбежала из дома, — сказала она с призвуком, который, если бы вырвался, мог стать смешком.

— Вы сбежали из дома? — уточнила я.

Этот факт заинтриговал меня почти так же сильно, как наперстянка на ее платье, из которой, припоминаю, можно извлечь растительный алкалоид дигиталин (более известный нам, химикам, как С₃₆Н₅₆О₁₄). На миг я с удовольствием вспомнила о том, как несколько раз в лаборатории я вымачивала в спирте листья наперстянки, собранные в нашем огороде, наблюдая за кристаллизацией тонких сияющих иголок и за восхитительным изумрудно-зеленым раствором, который образовывался после того, как я растворяла их в соляной кислоте и воде. Выделившейся осадком камеди, разумеется, можно вернуть исходный зеленый оттенок серной кислотой, затем придать светло-красный цвет парами брома и снова изумрудно-зеленый добавлением воды. Волшебно! Конечно, это смертельный яд, и в качестве такового он, конечно же, намного более захватывающий, чем глупые пуговицы и «Девичий ежегодник».

— Ммм, — произнесла она. — Устала мыть, вытирать, подметать и убирать и слушать, как тошнит соседей; устала лежать в кровати ночью, прислушиваясь, не зацокает ли по мостовой конь принца.

Я ухмыльнулась.

— Руперт все изменил, конечно же, — продолжала она. — «Пойдем со мной к вратам Диарбекира,[11] — сказал он мне. — Поехали на восток, и я сделаю тебя принцессой в струящихся шелках и бриллиантах размером с кочан капусты».

— И он сделал?

— Нет. На самом деле он сказал: «Моя чертова ассистентка бросила меня. Поехали со мной в Лайм-Реджис на выходные, и я дам тебе гинею, шесть приемов пищи и спальный мешок. Я научу тебя искусству манипуляции», — заявил он, и я была настолько глупа, что подумала, будто речь идет о марионетках.

Не успела я поинтересоваться подробностями, как она вскочила на ноги и отряхнула юбку.

— Кстати, о Руперте, — заметила она, — нам лучше пойти посмотреть, как продвигаются дела у них с викарием. В приходском зале зловещая тишина. Ты полагаешь, могли они уже поубивать друг друга?

Ее цветастое платье грациозно зашуршало между надгробиями, и мне оставалось лишь последовать за ней.

Внутри мы обнаружили викария, стоящего посреди зала. Руперт находился на возвышении, на центральной сцене, положив руки на бедра. Если бы он выходил на поклон в театре «Олд Вик», освещение не могло бы быть более выразительным. Будто посланный судьбою, неожиданный луч солнечного света сиял сквозь витражное стекло в задней части зала, падая круглым золотым пучком прямо на поднятое лицо Руперта. Тот встал в позу и начал извергать Шекспира:

Когда клянешься мне, что вся ты сплошь
Служить достойна правды образцом,
Я верю, хоть и вижу, как ты лжешь,
Вообразив меня слепым юнцом.

Польщенный тем, что я еще могу

Казаться юным правде вопреки,
Я сам себе в своем тщеславье лгу,
И оба мы от правды далеки.

Как упомянул викарий, акустика в зале замечательная. Викторианские строители соорудили его внутренности в форме раковины моллюска, изогнутые деревянные панели служили резонатором для самого слабого звука — все равно что находиться внутри скрипки Страдивари. Теплый медоточивый голос Руперта звучал повсюду, окутывая нас своим богатым тембром: