Сорочья усадьба

Совершенно обессиленная, она возвращается домой и находит там письмо от Генри. Он пишет, что Северный остров — изумительное место, что он познакомился с удивительными людьми, увидел много настоящих чудес. Пишет про дерево похутукава с яркими, как пламя, цветами, которые осыпаются при ветреной погоде и покрывают землю, словно кровавым снегом; при этом нельзя не вспомнить, что в это время в далекой Англии идет настоящий снег, а он совсем не скучает по нему. Сообщает о щедрости и великодушии людей маори, с которыми он познакомился: они отдавали ему свои орудия труда и оружие, даже рубахи с себя снимали; ему и в голову не приходило хитрить с ними и обманывать их, как это делал его коллега Шлау, когда воровал кости их предков. Ему выпал случай своими глазами видеть великолепные «моко», маорийские татуировки на лице, и не только у мужчин, но и у женщин тоже, которые носят их на губах и подбородках. Взамен он показал им свои, и им особенно понравился дракон на его предплечье. Они называли его «Танивха» и с восхищением смотрели, как Генри заставлял его плясать перед ними. Они тоже весьма высоко ценят птицу гуйю за ее перья, иссиня-черные с ярко-белым кончиком, и обещают показать ему, где ее можно поймать. На этом он должен заканчивать письмо и поскорее отправить, чтобы оно пришло к ней раньше его самого. Он ужасно по ней скучает и порой сожалеет о том, что оставил ее дома, поскольку это путешествие оказалось не столь опасным, как он предполагал. Он жаждет снова видеть ее тело. Теперь она для него — кладезь чудес, собрание редкостей. И кроме нее, ему больше ничего не нужно.

«Я привезу тебе гуйю, — пишет он, — чтобы ты убедилась, как сильно я тебя люблю».

В ту ночь Доре снятся женщины маори и их «моко». Снится, что они решили и ей нанести татуировки, но она боится резца, с которым они к ней приближаются. Им нужно покрепче держать ее. Даже во сне Дора ощущает удары резца на лице и мучительную боль, когда он прорезает ей плоть до самой кости.

Лето в самом разгаре, а в доме смертельно холодно. Она постоянно поддерживает огонь в каминах, но комнаты остаются мрачными в эти не по сезону угрюмые и дождливые дни. Ее никто не навещает, все соседи уехали в город, где настала череда праздников, и ей остается только читать, спать и ждать.

Приезжает отец, он потрясен, увидев, как она изменилась: щеки запали, кожа иссохла, в глазах стоят слезы.

— Немедленно собирайся, и едем ко мне, — говорит он. — Поживешь у меня. Ты совсем больна.

— Нет, отец. Я жду Генри, он должен приехать со дня на день. Я должна его встретить.

— Будь он проклят, что оставил тебя в этой дыре одну! Пусть только приедет, я поговорю с ним по-свойски, честное слово!

— Нет, только не это… — Дора протягивает к нему руки, и он успевает ее подхватить: она теряет сознание.

Дора приходит в себя в постели, переворачивается на другой бок и засыпает, но скоро ее будят: пришел врач.

Причина страхов ее, о чем она не позволяла себе даже и думать, теперь понятна: она беременна. Отцу ничего не остается, как забрать жену и пожить какое-то время с Дорой. Он ходит вокруг нее на цыпочках и говорит шепотом, словно она тяжело больна; он и слышать не хочет о том, чтобы она вставала, даже в погожие дни, когда ей гораздо лучше. Дора видит, что за его озабоченностью скрывается гордость, плечи его расправляются, он даже становится выше ростом и теперь постоянно с рассеянным видом мурлычет мелодии каких-то колыбельных песен.

Ей кажется, что ее мачеха, принеся суп, косится на нее, словно Дора ее чем-то обидела, и даже нарочно проливает его, обжигая Доре пальцы. Она бормочет, что Дора должна благодарить Бога за счастье, которое Он ей даровал, но Доре хочется сказать ей только одно: «Забирайте ребенка себе, он ваш. Мне он совсем не нужен». Но она ест суп и не произносит ни слова.

Розмари

Моя лошадка погибла в августе, когда мне исполнилось тринадцать лет. Рано утром меня разбудил какой-то грохот и громкий крик, потом донеслось ржание лошадей, которые перекликались в утреннем тумане, чавканье копыт по грязи. Я выглянула из окна своей крохотной спальни и увидела их плывущие сквозь туман силуэты. Потом донесся другой звук, словно кто-то дергал струны; эта жуткая мелодия плыла по воздуху к дому, повторяясь снова и снова. Понять, что это такое, было невозможно.

Я выскочила из дома в одной пижаме, сразу за мной, натягивая пальто, выбежал дедушка. Я даже не стала задерживаться, чтобы надеть резиновые сапоги, гравий больно колол босые ступни, и от холода и сырости пальцы на ногах быстро замерзли. И только возле ворот я заметила в руках у дедушки винтовку.