Сорок дней, сорок ночей

— Дело не в рации, — вмешивается пилот. — Нужно было армии еще днем к нам прорываться… Время теряют: Митридат — ключ к Керчи. Немцы уже с «Огненной земли» перебросили сюда свои части, а наши тянут, тянут…

— Рисковать не хотят, — говорит кто-то из раненых.

— А мы?

— Жаль, на Ак-Бурунскую крепость не пошли… Там бы мы кум королю были. Боеприпасов полно, оружия. Склады продуктовые, причалы…

Закончив с ранеными, захожу в соседний отсек. Большой зал. Посредине стол, на нем трофейная громоздкая рация.

Бородатый радист копается в аппаратуре — ему присвечивают карманным фонариком. Рядом, опираясь на палку, стоит плотный с усами полковник — комдив.

— Я «Вымпел»… Я «Вымпел», — надрывается радист. — Слышите меня? Слышите меня?

Комдив подергивает усами.

— Пробуй еще…

С час на сопке спокойно. Потом немцы опять атакуют. В убежище то и дело забегают связные. Меньше и меньше становится людей внутри. Наконец на вольтметре вздрагивает красная стрелка — рация заработала.

Комдив говорит с командующим.

— Понял вас. Угольная пристань… Угольная пристань, — повторяет он.

Вбегает офицер-моряк, возбужденно что-то докладывает комдиву. Комдив машет рукой — всем выходить наружу!

По всей верхушке вспыхивают автоматные очереди, пересекаются огненные трассы. Рассыпаемся по ходу сообщения. Стреляем редко, когда немцы подползают совсем близко. Отбиваем несколько волн штурмовых групп. Впереди траншеи и вокруг нашего убежища ухает, дыбится земля.

Прямой наводкой садят орудия с соседней сопки. В траншеях находиться невозможно — без толку всех перебьет, и мы укрываемся в убежище. А немец лезет, настырно лезет кверху.

Моряк в бушлате, прилипший к ближайшей от выхода амбразуре, кричит:

— Фрицы! — и бросает в проем окна гранату.

Снаружи в наши окна тоже летят гранаты. Грохают взрывы.

Свистят, взвизгивают пули. Люди выскакивают в коридор. Гаснет свет. Стонут раненые.

— Спокойно, без паники! — врывается властный голос комдива.

Шура, я и пилот вытаскиваем раненых из первого отсека, переносим в глухой угол.

— Нужно идти в контратаку, — говорит пилот и достает пистолет.

Комдив подходит к радисту, который, растопырив руки, прикрывает ватником рацию, и что-то говорит ему. Тот кивает, берет микрофон. Начинает хрипеть, надрываться:

— «Маяк», «Маяк». Прошу огонь по квадрату…

Через несколько минут убежище так встряхивает, что кажется, будто оно сдвинулось с места. Сверхтяжелым, огромным начинают долбить по крыше. Пилот орет мне на ухо:

— Держись… Огонь на себя вызвали!

Вначале удары редкие, их даже можно считать, но скоро они сливаются в лавинный чудовищно-невыносимый гром. Сдавливаешь голову руками, сжимаешься в комок, ожидая, что сейчас все рухнет и завалит.

Верхушка очищена от немцев.

Комдив подзывает Шуру и меня.

— Берите раненых, направляйтесь к пристани Угольной. Подойдут катера — раненых посадите… Только быстро, пока спокойно.

Выходим со связистами, они помогают раненым, провожают нас до половины склона. Дальше дорогу сам знаю. Благополучно добираемся к дому, где я был днем.

— Передохните, — говорю Шуре. — Я мигом сбегаю к Рае, оттуда к причалам… Все разузнаю.

— А кто нам сообщит потом?

— Связного возьму.

Пилот вызывается идти со мной. На улицах пустынно и темно. По мостовой гулко отдаются наши шаги, будто копытами стучим.

Домик и подвал, где лежала Рая, пусты.

— Может быть, моряки с ранеными уже у причалов?

— Все может быть…

Проклинаю себя, что оставил ее.

Дорогу к причалам точно не знаем; комдив сказал, патрули должны стоять, но мы никого пока не встречаем. Тьма.

— Серегу жаль, — горюет летчик. — С первого дня. войны вместе… Неужели с глазами ничего нельзя?

— Выбраться ему отсюда надо… На Большой земле специализированные госпиталя. Филатов делает чудеса…

— Вон, по-моему, костер.

Впереди то появляется, то исчезает ярко-красный лоскут света. Идем на него. На углу — моряк с автоматом.

— Один загораешь?

— А чем плохо? Еще корешок недалеко стоит, — показывает он рукой на море.

В темноте, справа, мерцает красноватое пятно.

— Вдвоем пол-Керчи охраняем, — смеется моряк. — Ребята все к причалам потопали. А вы куда?

Объясняю и спрашиваю, не проходили ли здесь моряки с ранеными?

— Были.

— Девушку раненую с ними не видел?

— Вроде бы не…

Проходим еще с полкилометра и сворачиваем к чернеющей многоэтажной коробке. Ветер с пролива свободно гуляет. Гремит на крыше железо. Волны лупят в развороченные плиты набережной. Причалы разбиты, из воды торчат погнутые сваи. Горбиной выпирает полузатопленная баржа. У дома и на берегу бродят моряки. У каменной стены-ограды, закутавшись головой в шинели, приютились раненые. Раи нет. Отправляю пилота назад к Шуре.

Когда придут катера, точно никто не знает, а раненым находиться у стены небезопасно. Нужно перевести в укрытие.

Моряки хозяйничают во дворе. Тащат в дом доски, пустые ящики, деревянные бочки, солому.

— Чего стоишь? Бери! — кидает мне моряк ящик из- под мин.

Поднимаюсь за ним на последний этаж. В громадной пустой комнате с окнами, выходящими на море, на цементном полу возвышается большая куча барахла.

— Для чего это?

— Ориентир для десанта.

Кучу обливают керосином.