Сорок лет среди грабителей и убийц

— Отъехала я верст пять от казарм — час-то был поздний — и задремала. Проснулась — лошадь стоит. Стала я доставать кнут, да так и замерла от страха. Вижу, по бокам телеги стоят три дьявола с черными, как вакса, рожами, языки огненные и хвосты лошадиные! Как лютые псы бросились они на меня и начали рвать на мне одежонку… Кошель искали. А как нашли мой кошель, так вместе с карманом и вырвали. А в кошельке-то всего, почитай, гривен восемь было. Ну, думаю, теперь отпустят душу на покаяние, да не тут-то было! Осерчал, видишь ты, один, что денег в кошельке мало, затопал копытами, да как гаркнет: «Тяни со старой шкуры сапоги, ишь подошвы-то новые!» И стал это он, сатана, сапоги с ног тянуть, да не осилить ему. Ругается, плюется, а все ни с места. Сапоги-то не разношены были, только два дня назад куплены… Собрался он с духом, уперся коленищем мне в живот, да как дернет изо всей силы, я уж думала, ногу с корнем оторвал, да только сапог подался. Тогда другой-то, который держал меня за горло, придавил коленом грудь и говорит: «Руби топором ногу, если не осилишь». Захолодело мое сердце, как я услышала, что сейчас ногу мою будут рубить. Да, видно, Богу не угодно было допустить этого. Дернул еще раз окаянный, сапог-то и соскочил. А потом бить меня стали. Избили до полусмерти и в телеге стали шарить. Молоко-то все и вылакали. А после, батюшка ты мой, подошел ко мне вплотную самый страшный из них, выпятил на меня свои звериные глазища да и говорит ласковым голосом: «Ну, Божья старушка, получи-ка от меня на чаек за молочко и сливочки». Да как хватит кулачищем меня по шее… Что было со мной дальше, не помню. Очнулась — лошадь моя у ворот избы стоит, а сама я лежу на дне телеги и на бок повернуться не могу. Голова трещит, а ноги и руки так болят, точно их собаки грызут. Спасибо, соседи увидали да на руках сволокли в избу.

Старуха, охая и крестясь, опять завопила на разные голоса.

— Не можешь ли, тетушка, припомнить, каковы с виду эти люди были?

— Не люди, а нечистая сила, батюшка! Разве люди-то бывают с огненными языками, лошадиными хвостами? Нет, тут сам дьявол со своими помощниками. Видно, Бог за грехи мои от меня отступился…

Старуха начала бредить.

Для меня все было ясно. Картина нападения, переданная потерпевшей, хотя и в сгущенных красках, подсказывала мне, что шайка парголовских грабителей, видимо избегавшая проливать кровь, состояла не из профессиональных разбойников. С другой стороны, поскольку ограбление произошло в той же местности, было ясно, что шайка не распалась. Благодаря этому случаю ко мне вернулась надежда изловить всех участников грабежа.

Сделав нужные распоряжения и оставив трех агентов с целью сбора сведений на месте происшествия для производства негласного розыска, я поспешил в город, раздумывая всю дорогу о том, как накрыть шайку. В моем разгоряченном воображении рисовалось бесчисленное множество вариантов, но я решился прибегнуть к простейшему из них.

* * *

Дня через три я распорядился, чтобы к вечеру была готова обыкновенная, запряженная в одну лошадь телега, такая, в какой чухонцы возят в город молоко. Телега должна была быть также с очень скрипучими колесами. В нее положили два пустых бочонка из-под молока, несколько рогож и связку веревок.

Для экспедиции я выбрал состоявшего при мне бравого унтер-офицера Смирнова и отличавшегося необыкновенной силой городового Курленко.

Переодевшись вечером дома в полушубок, я уже собирался выходить, когда случайно брошенный взгляд на Курленко заставил меня призадуматься.

«А что, если грабители не решатся напасть на мужчину, да еще такого здоровяка, каков этот мой хохол?» — подумал я.

— Курленко, ты женат?

— Так точно, ваше высокоблагородие!

— Иди живо домой, надень кофту и юбку жены, а голову повяжи теплым платком.

Курленко привык исполнять приказания без размышлений и с изумительной быстротой. Возвратясь в кабинет, я присел у стола. Слегка скрипнула дверь, и на пороге появилась толстая румяная баба. Я не мог не улыбнуться. Курленко в бабьем одеянии со своей солдатской выправкой был бесподобен.

— Ну, теперь в путь! Ждите меня у московских казарм.

Переждав полчаса, я вышел из дома. В три четверти часа извозчик довез меня до московских казарм, а отсюда, отпустив возницу, я побрел вперед по Сампсониевскому проспекту.

Темнота не позволяла рассмотреть даже ближайшие предметы, и я только тогда различил знакомую телегу, когда наткнулся на нее. Я присоединился к сидящим в ней, и мы тронулись в путь.

У Новосильцевской церкви я велел остановить лошадь. Пора было ознакомить мою команду с предстоящей деятельностью.

— Ты, Курленко, пойдешь рядом с телегой. Смотри внимательно по сторонам и будь настороже на случай внезапного нападения. Если придется защищаться, пусти в дело кистень, но не злоупотребляй, бей не на смерть, а лишь для того, чтобы оглушить, — счел я необходимым предупредить хохла, зная, какая у него тяжелая рука. — Ты же, Смирнов, ляжешь рядом со мной в телегу, а там видно будет, что тебе делать. Закрой нас рогожей. А ты, Смирнов, поубери ноги… Ну, теперь трогай, шагом!