Читаем Сорок лет среди грабителей и убийц полностью

Приехав туда, я зашел по очереди во все кабаки и постоялые дворы, спрашивая, не видал ли кто Кейтонена.

— Третьего дня он у меня работал, — сказал мне наконец один из зажиточных крестьян. — Дрова колол. А тебе на что?

— А вот сейчас узнаешь, — ответил я ему и повел его к трупу.

Крестьянин тотчас признал в убитом Кейтонена. Первый шаг был сделан — личность убитого выяснена. Я поехал домой.

Солдатская шинель, и в рукаве ее паспорт убитого. Несомненно, хозяин этой шинели овладел паспортом убитого, а следовательно, он и совершил убийство. Эта шинель очутилась в саду ограбленной дачи. Несомненно, тот же человек совершил и кражу. Кем же он может быть? Ясно как день, что он солдат, и солдат беглый, которому форменная шинель только обуза.

* * *

Исходя из этих соображений, я начал свои поиски со справок во всех войсковых частях, находящихся в этом районе, и в тюрьмах. На другой день я получил сообщение, что в ночь на двенадцатое число из этапной тюрьмы бежал арестант, рядовой Вологодского пехотного полка Григорий Иванов.

Я немедленно отправился в Красносельскую тюрьму и получил сведения об этом Иванове. Для меня уже не было сомнения, что это он и убийца, и вор.

Оказалось, что ранее он был задержан как вор и дезертир и до того, как его перевели в эту тюрьму, содержался в Петербургском тюремном замке под именем временно отпускного рядового Несвижского полка Силы Федотова.

В тот же день я был в тюремном замке, где меня отлично знали все служащие и многие из арестантов.

— С чем пришли? О ком справляться? — радушно спросил меня смотритель.

Я объяснил.

— А, этот гусь! Весьма возможно, что он. Чистый разбойник. Поймали его на краже, он сказался Силой Федотовым. Мы уже хотели его в Варшаву гнать, да один арестант признал в нем Иванова. Решили гнать в Вологду, а он, оказывается, из тюрьмы бежал.

В наш разговор вмешался один из помощников смотрителя.

— Он, ваше благородие, кажись, вчера сюда приходил. Показалось мне так.

Смотритель даже руками развел.

— Врешь ты! Не может быть такого наглеца.

— Я и сам так подумал, а то бы схватил. И был в штатском.

— А с кем виделся? — спросил я.

— С Федькой Коноваловым. Ему через пять дней выпуск.

Я кивнул головой.

— Отлично! А не можешь ли ты, братец, припомнить, как он был одет?

— В штатском, — ответил помощник, — спинжак это коричневый и брюки словно голубые и в белых полосках.

— Он! — невольно воскликнул я, вспомнив описание брюк, украденных у немца. Я обратился к смотрителю.

— Будьте добры теперь показать мне Коновалова, но так, чтобы он этого не видел.

— Ничего нет легче, — ответил смотритель и обратился к помощнику: — Петрусенко, приведи сюда Коновалова!

— Слушаю-с! — сказал помощник и вышел.

— А вы, Иван Дмитриевич, — обратился ко мне смотритель, — идите сюда и смотрите в окошечко.

Он открыл дверь с крохотным окошком и ввел меня в маленькую комнатку. Находясь в ней, я через окошко свободно видел весь кабинет смотрителя.

— Отлично! — сказал я.

Смотритель закрыл дверь. Я расположился у окошка. Через минуту вошел Петрусенко с арестантом.

Смотритель стал говорить с ним о работе в мастерской и о каком-то заказе, а я внимательно изучал лицо и фигуру Коновалова.

Невысокого роста, приземистый, плечистый, он производил впечатление простоватого парня, и только голова его, рыжая и огромная, являлась как бы отличительным признаком.

Смотритель отпустил его, я вышел.

— Ну, что? Довольны?

— Не совсем, — отвечал я. — Мне надо будет его посмотреть, когда вы его выпустите уже без арестантской куртки.

— Ничего не может быть легче, — любезно ответил смотритель. — Приходите сюда в девять часов утра двадцатого числа и увидите.

Я поблагодарил его и ушел.

* * *

План мой был таков: неотступно следить за этим Коноваловым на свободе и через него найти Иванова. Если Иванов был у него в тюрьме, зная, что тот скоро выйдет на волю, то, несомненно, с какими-нибудь планами, и, несомненно. Коновалов, выпущенный на свободу, в первый же день встретится с ним. А приметы Иванова, кроме этих синих брюк с белыми полосками, я узнал от смотрителей обеих тюрем, где он сидел.

По их описаниям, это был человек среднего роста, худощавый, с маленькой головой, черненькими усиками и большим носом. Положим, с такими приметами можно встретить в течение получаса полсотни людей, но знакомство с Коноваловым, а также брюки в полоску — это уже что-то.

Я был уверен, что Иванов от меня не уйдет, и позвал к себе на помощь только шустрого Ицку Погилевича, о котором уже упоминал в деле о «душителях».

Объяснив ему все, что он должен делать, двадцатого числа к девяти часам утра я был в тюремном замке. Погилевича я оставил на улице у дверей, а сам прошел к смотрителю и опять укрылся в каморке с окошком.

Коновалов вошел свободно и развязно. На нем были серые брюки и серая рабочая блуза с ременным кушаком. В руках он держал темный картуз и узелок, вероятно, с бельем.

Смотритель поговорил с ним с минуту, потом выдал ему деньги, его заработок, паспорт и отпустил. Тот небрежно кивнул смотрителю, надел картуз и вышел.

Перейти на страницу:

Все книги серии Слово сыщика

Старый пёс
Старый пёс

Воин не бывает бывшим.Семнадцать лет прожил он в добровольном изгнании, спрятавшись от людей после страшной семейной трагедии. Но пришло время, и новый вызов заставил Сергея Ушакова, сильного и жёсткого опера, вернуться в мир. Чудовищным образом убит друг детства, из квартиры которого похищена ценнейшая коллекция. Пропала внучка друга. Кем-то вскрыта могила жены Ушакова. Киллер, сидящий на пожизненном, преспокойно ходит по городу. Кто-то неотступно следит за каждым шагом опера, непонятная угроза буквально висит в воздухе. И всё это — только начало в цепи безумных событий, закрутившихся вокруг него. Вдобавок мир за прошедшие годы абсолютно изменился, отшельнику очень непросто привыкнуть к новым московским реалиям…

Александр Геннадиевич Щёголев , Александр Геннадьевич Щёголев , Андрей Георгиевич Виноградов

Детективы / Проза / Прочие Детективы / Современная проза
Путилин и Петербургский Джек-потрошитель
Путилин и Петербургский Джек-потрошитель

Были ли у нас свои Шерлоки Холмсы, настоящие сыщики-полицейские с большой буквы? Конечно же, были! И среди них первое место по праву принадлежит гению русского сыска Ивану Дмитриевичу Путилину (1830–1893). Вошедшие в легенду приключения Путилина — русского Шерлока Холмса — были описаны в книгах Романа Лукича Антропова, творившего под псевдонимом Роман Добрый. В них, так же как и в зарубежной шерлокиане, повествование ведется от лица друга Путилина — доктора, который помогает расследовать дела. На страницах сборника повестей Романа Доброго читатель сталкивается и с бытовыми уголовными преступлениями, и с более изощренными криминальными сюжетами: здесь и кровавые убийства, и спруты-евреи, ведущие тайные дела, и пропавшие завещания, и роковые красавицы, и мошенники под видом призраков, и многое другое…

Роман Добрый , Роман Лукич Антропов

Детективы / Классические детективы

Похожие книги

Девочка из прошлого
Девочка из прошлого

– Папа! – слышу детский крик и оборачиваюсь.Девочка лет пяти несется ко мне.– Папочка! Наконец-то я тебя нашла, – подлетает и обнимает мои ноги.– Ты ошиблась, малышка. Я не твой папа, – присаживаюсь на корточки и поправляю съехавшую на бок шапку.– Мой-мой, я точно знаю, – порывисто обнимает меня за шею.– Как тебя зовут?– Анна Иванна. – Надо же, отчество угадала, только вот детей у меня нет, да и залетов не припоминаю. Дети – мое табу.– А маму как зовут?Вытаскивает помятую фотографию и протягивает мне.– Вот моя мама – Виктолия.Забираю снимок и смотрю на счастливые лица, запечатленные на нем. Я и Вика. Сердце срывается в бешеный галоп. Не может быть...

Адалинда Морриган , Аля Драгам , Брайан Макгиллоуэй , Сергей Гулевитский , Слава Доронина

Детективы / Биографии и Мемуары / Современные любовные романы / Классические детективы / Романы
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное