Сорок лет среди грабителей и убийц

— Наняли меня, — вспоминал извозчик, — два каких-то не то мещанина, не то купца на Рижский проспект, рядились за тридцать копеек, я и повез. Они песни поют. Только въехали мы с Седьмой Роты на погорелые места, они вдруг притихли. Я поглядел — они что-то шепчутся. Страх меня забрал. Вспомнил про убивцев и замер. Кругом ни души, темень. Я и завернул было коня назад.

А они: «Куда? Стой!» Я по лошади, вдруг — хлясть! Мне на шею петля, и назад меня тянут, а в спину коленом кто-то уперся.

— А в лицо не помнишь их?

— Где ж? Рядили, мне и невдогад!

— Возвращался от кума с Сочельника, — рассказывал другой. — Надо было мне свернуть в Тарасов переулок, я и свернул. А на меня двое. Сила у меня есть, я стал отбиваться, только один кричит: «Накидывай!» Тут я почувствовал, что у меня на шее петля. А там запрокинули меня, и я обеспамятовал…

И опять в лицо признать никого не может.

Граф Петр Андреевич Шувалов, бывший тогда петербургским обер-полицеймейстером, отдал строгий приказ разыскать преступников.

Вся полиция была на ногах, и все метались без толка в поисках следов.

* * *

Трудное это было дело! Я потерял и сон, и аппетит. Не могут же скрыться преступники, если их начать искать как следует? И дал я себе слово разыскать их всех до одного, чего бы мне это ни стоило.

Убийцы не только уводили сани и лошадей, но и раздевали своих жертв донага. Должны же они были сбывать куда-нибудь награбленное, а награбленное было типичное, извозчичье.

Я решил утром и вечером бродить по Сенной, на Апраксином, на толкучке до тех пор, пока не найду или украденных вещей, или продавцов.

С этой целью с декабря я каждый день наряжался то оборванцем, то мещанином, то мастеровым и шатался по известным мне местам, внимательно разглядывая всякий хлам.

Дни шли, не принося результатов.

Келчевский, посвященный в мои розыски, каждый день спрашивал с нетерпением:

— Ну, что?

— Ничего!

Но вот однажды, а именно тридцатого декабря, я сказал ему:

— Кажется, нашел!

Он оживился.

— Как? Что? Кого? Где?

Но я ничего ему не ответил, потому что сам еще знал очень мало.

* * *

Дело было так.

По обыкновению я вышел на свою охоту вечером двадцать девятого декабря. Переодетый бродягой, шел я медленно мимо Обуховской больницы, направляясь к Сенной, чтобы провести вечер в малиннике, когда меня перегнали двое мужчин, по одежде — мастеровые. Один из них нес узел, а другой говорил ему:

— Наши уже бурили ей. Баба покладистая…

Меня словно что-то толкнуло! Дал я им пройти вперед и тотчас пошел следом. Они шли быстро, избегая людей, и для меня, человека опытного, стало ясно, что они несут продавать краденое.

Недолго думая, я нащупал в кармане свой перстень с сердоликом и решил следить за этими людьми.

Они миновали Сенную площадь и вошли в темные ворота огромного дома де Роберти. Через ворота вошли во двор и пошли вглубь, а я вернулся на улицу и стал ожидать их возвращения.

Рисковать и идти за ними не было нужды. Место, куда они направлялись, я уже знал. Там, в подвале, жила солдатская вдова Никитина, известная мне скупщица краденого.

Знала и она меня не по одному делу, и я пользовался у нее даже расположением, потому что всегда старался не вводить ее в убытки отобранием краденого и устраивал так, что пострадавшие люди за малую цену выкупали у нее вещи.

Ждать мне пришлось недолго. Минут через пятнадцать — двадцать вышли мои приятели, уже без узла.

Я пошел им навстречу и у самого фонаря нарочно столкнулся с одним из них, чтобы лучше разглядеть его в лицо. Он выругался и отпихнул меня, но этого времени было достаточно, чтобы я узнал его в тысячной толпе.

Я перешел на другую сторону и стал следить. Они зашли в кабак, наскоро выпили по стакану и вышли, закусывая на ходу печенкой.

Один спросил:

— Ночевать где будешь?

— А в Вяземке, — ответил другой. — А ты?

— Я тут… С Лукерьей!

Они остановились у дома Вяземского, этой страшной в свое время трущобы, и распрощались.

Я тотчас вернулся в дом де Роберти и вошел прямо в квартиру Никитиной.

Она пила за некрашеным столом чай, со свистом втягивая его с блюдца.

Взглянув на меня, безучастно спросила:

— Чего, милый человек, надо?

Я невольно рассмеялся.

— Не узнала?

Она оставила блюдце и всплеснула руками.

— А вот те Христос, не признала! Ваше благородие! Вот обрядились-то! Диво!

— За делом к тебе, — сказал я. Она тотчас приняла степенный вид и, выглянув в сени, старательно закрыла дверь.,

— Что прикажете, ваше благородие?

— У тебя сейчас двое были, вещи продали, — сказал я. — Покажи их!

Она кивнула головой, беспрекословно подошла к сундуку и показала мне вещи.

Я аж задрожал, как ищейка, напавшая на след: это были довольно старый полушубок и извозчичий кафтан с жестяной бляхой! Чего лучше! Предчувствие меня не обмануло, я напал на след!

Но затем наступило разочарование.

— Пятерку дала, — равнодушно пояснила мне Никитина. — Али краденые?

— Другое-то разве несут к тебе? — сказал я. — Ну, вещи пока что пусть у тебя будут, только не продавай их. А теперь скажи, кто тебе их принес?

Она подняла голову и спокойно ответила:

— А пес их знает. Один через другого, мало ли их идет. Я и не спрашиваю!