Сорок лет среди грабителей и убийц

Часов в двенадцать ночи меня позвали наверх. Я поднялся и увидел Бунакова. Это был человек невысокого роста, плотный, с равнодушным лицом и холодными голубыми глазами. Он сидел между агентами в непринужденной позе. Я хотел сначала получить сведения от агентов и потому позвал Шереметьева. Тот рассказал мне, что на станции Третье Парголово они увидели Бунакова — на него показал Петров. Они арестовали его и произвели обыск, а затем составили акт о задержании.

Я распорядился, чтобы завтра утром в его комнате произвели обыск — оказалось, что он снял комнату в Третьем Парголове — и приказал ввести Бунакова.

Он вошел, издали поклонился и остановился. Я подозвал его подойти поближе. Свет лампы падал Бунакову на лицо.

— Ну, расскажите, как вы все это сделали? — спросил я его.

— Ничего я не делал, — ответил он, — и ничего не знаю.

— Для чего же вы с Лиговки очутились в Парголове?

— Рассорился и уехал, ее там оставил.

— Отлично!

Я позвонил и молча подал рассыльному бумажку, на которой написал требование привести извозчика и маляра. Несмотря на поздний час, я решил довести дело до конца и послал за ними.

Прошло более получаса в совершенном молчании. Наконец явился рассыльный. Я знаком приказал ввести извозчика и маляра. Бунаков увидел их и побледнел.

— Он?

— Он самый! — ответили они в один голос.

— Что же, вы и теперь будете отказываться, что убили Шаршавину и отвезли ее труп на вокзал?

Бунаков переступил с ноги на ногу.

— Нет, зачем же… — ответил он. — Действительно, отвез… Мой грех… Напугался и отвез.

Потом он рассказал свою историю.

Приехали они на Лиговку в ночь на субботу со второго на третье число. День провели в номере вместе и вместе вечером пошли ко всенощной к Знаменью. По дороге домой купили булок к чаю. Пришли, а ей дурно стало. Спазмы в груди, конвульсии. Он ей грудь растирал, воды подал, чаем поил. Потом легли спать, она на кровати, а он на полу. Утром в воскресенье проснулся, а она холодная.

— Умерла. Я испугался, ну и сделал все, чтобы отстраниться, — закончил рассказ Бунаков.

Между тем, вскрытие показало, что Елена Шаршавина умерла от отравления.

В то же время из справок, присланных уфимским полицеймейстером и златоустинским исправником, выяснилось, что Бунаков был незаурядным преступником. Простой крестьянин, он, будучи волостным старшиной, сумел обманом купить у башкир пятьдесят две тысячи десятин земли совершенно без денег и удачно заложить ее за большую сумму.

Затем, когда в губернии было введено земство, он, за неимением в уезде помещиков, был избран председателем земской управы, но в то же время успел попасться в ряде подлогов, в покушении на убийство, сидел в тюрьме полтора года и был приговорен на пятнадцать лет ссылки в Сибирь с лишением прав. По этому делу он и приехал хлопотать в Сенате об отмене приговора.

* * *

Бунакова судили и, несмотря на запирательство, обвинили в предумышленном убийстве. Мотивы этого преступления так и остались нераскрытыми.

На струнке благотворительности

Редко в Петербурге бывают хорошие майские дни, однако они все-таки бывают, и в такие дни благодушнее обычного настроен даже самый угрюмый петербуржец.

В один из таких дней сидел дома отец Иоанн II, известный всему Петербургу проповедник, славившийся оригинальностью и редкостью своих проповедей, что собирало к нему в церковь всегда массу народа.

Отец Иоанн часа два назад вернулся из церкви. Пообедав, он перешел в кабинет. Время от времени отрывался от чтения газет и благодушно смотрел в раскрытое окно на ярко блестевшую под лучами солнца красавицу Неву. В передней звякнул звонок.

«Кто бы это мог быть? — подумал про себя отец Иоанн, пока прислуга открывала дверь. — Знакомые… Так не время. Какая-либо треба… Эх! И отдохнуть не дадут».

В кабинете появилась прислуга.

— Батюшка, там человек какой-то вас спрашивает.

— Кто такой? Что ему нужно?

— Да так… Не разберешь, не то господин, не то простой… В черном сюртуке, в пальто летнем сером. Говорит, что личное дело есть. Поговорить желает, очень важное дело, мол… Нарочно для этого в Петербург приехал.

— Гм… — в раздумье произнес батюшка. — Ну, проси.

Прислуга вышла, и через минуту перед отцом Иоанном стоял среднего роста сухощавый человек с черными, бегающими во все стороны глазами, с черными усами и жиденькой черненькой же бородкой.

— Благословите, отец! — устремился он, сгибаясь и сложив корзиночкой обе руки, увидев священника.

— Бог благословит… Во имя Отца и Сына, — проговорил батюшка, осеняя пришедшего широким крестом. — Чем могу служить вам?

Посетитель поймал руку батюшки и подобострастно ее поцеловал.

— Я по важному делу, батюшка. По очень важному и секретному к вам делу. Дело такое есть, которое хочу вам, как на исповеди, рассказать… как на исповеди, батюшка! Только вам, лично, с глазу на глаз.

— Что ж, если такое важное дело, то рассказывайте. Но почему вы именно ко мне обратились, а не…

— И об этом сейчас скажу, ваше благословение, только, пожалуйста, с глазу на глаз, — проговорил, озираясь, сухощавый человечек.

— Да говорите, мы одни, — сказал батюшка.