Сорок пятый

 Трудность моего положения как командующего фронтом заключалась в том, что действия развертывались на нескольких направлениях сразу и каждое из этих направлений требовало внимания и руководства. На севере продолжались бои за Котбус, в центре после ликвидации шпрембергского узла шло уверенное наступление на Берлин и к Эльбе. Однако на левом фланге, на дрезденском направлении, дела складывались все ещё неблагоприятно, и это сильно отвлекало меня от главного удара.

 К тому же и в глубоком тылу у нас находился ещё один очаг — достаточно крупная группировка немцев, окружённая в Бреслау. Командующий 6-й армией генерал Глуздовский продолжал там активные операции. Его можно было понять: конечно, ему не хотелось брать Бреслау позже, чем мы возьмем Берлин, хотя впоследствии так оно и вышло.

 Но, понимая это, я все же сдерживал его, а иногда и прямо запрещал проведение активных наступательных действий. Я исходил из того, что Бреслау будет взят в любое время, как только мы разделаемся с Берлином. Но, невзирая на эту достаточно ясно изложенную установку, я вынужден был и в час ночи, и позже — глубокой ночью, после всех других докладов, — выслушивать очередные соображения генерала Глуздовского о том, как он хочет, не выходя за пределы дозволенного, все-таки покончить с гитлеровцами, засевшими в Бреслау. Ведь, несмотря на все свои указания, я не мог полностью игнорировать понятное и вполне естественное желание командования 6-й армии.

 Берлинская операция была, пожалуй, самой сложной из всех операций, которые мне довелось проводить за время Великой Отечественной войны. В связи с этим командованию фронта пришлось ежедневно и еженощно заниматься множеством разнообразных вопросов. Хорошо ещё, что связь не доставляла нам дополнительных затруднений, работала четко. Она дублировалась и по радио, и по ВЧ. В эти дни управление главным образом шло по ВЧ.

 Ежедневно к исходу дня — это был уже заведенный на фронте порядок, и командармы его знали — каждый командарм, как правило, докладывал обстановку мне лично, и мы совместно намечали планы действий на следующий день. А затем штаб фронта дублировал мои устные указания в соответствующих распоряжениях по телеграфу, по радио, а если эти средства почему-либо отказывали, то самолётами или офицером связи, отправленным на машине.

 22 апреля

 В ночь на 22 апреля я принял ряд новых решений, и первое из них — о максимальном усилении 3-й гвардейской танковой армии. Она вышла на внешний обвод Берлина, уже встретилась с очень сильным сопротивлением на южных подступах к этому обводу, и имелись все основания предполагать, что, чем дальше, тем больше это сопротивление будет усиливаться.

 С этой целью я в ту же ночь переподчинил Рыбалко 10-й артиллерийский корпус прорыва под командованием генерал-лейтенанта Л. И. Кожухова. В дополнение к этому корпусу мы дали Рыбалко ещё 25-ю артиллерийскую дивизию прорыва и 23-ю зенитно-артиллерийскую дивизию. Кроме того, непосредственно в его оперативное подчинение был передан ещё и 2-й истребительный авиационный корпус.

 Все названные артиллерийские соединения к этому времени дислоцировались в полосе 5-й армии, в районе Шпремберга, и им предстояло совершить стремительный марш-маневр с юга на север, по маршруту, ещё далеко не очищенному от противника. На весь марш были даны самые жесткие сроки — от суток до полутора. А расстояние надо было преодолеть немалое — сто тридцать — полтораста километров, а некоторым артиллерийским частям и все двести километров. И они отлично справились с этим, ликвидируя по пути собственными средствами вражеские группы, пытавшиеся прорваться — одни на запад, другие на север, к своей 9-й армии.

 Надо сказать, что наши артиллерийские корпуса и дивизии прорыва, полностью моторизованные, механизированные, уже имели к тому времени привычку и, я добавил бы, вкус к стремительным передислокациям и маневрам. Освободившись после своего удара по Шпрембергу, они ожидали новой задачи и сразу же получили её: рвать рубеж внешнего обвода Берлина, а затем вести бои в самом Берлине.

 Для таких боёв необходим был мощный артиллерийский кулак. И мы его создали, сманеврировав крупными соединениями своей артиллерии, дивизиями, корпусами.

 Я думаю, будет правильно, хотя, быть может, и несколько грубо, если скажу, что артиллерийские корпуса и дивизии прорыва стали во время войны могучим молотом в руках командующего фронтом. И нашему брату не пристало делить эту силу на части: в одну армию — дивизию, в другую — бригаду, в третью — ещё что-то, — кто попросил, тому и дал. Нет, какими бы законными и обоснованными ни казались подобные просьбы, высшие интересы дела требовали пренебрегать ими, не дробить мощь, а, напротив, концентрировать её, целиком подчипять тому командарму, который в данный момент выполнял важнейшую в масштабах фронта задачу. А как только артиллерист выполнил задачу — значит, все, забирал свои пушки и иди, братец мой, выполнять новую задачу на новом участке.