Сорок роз

Как супруга политика, Мария привыкла к сложным обстоятельствам и дипломатией владела блестяще, но здесь, в собственных четырех стенах, все чаще опасалась потерять почву под ногами. Разумеется, сын пошел в нее, по крайней мере натурой. Он воспринимал мир так же, как она, даже в своих слабостях и талантах походил на нее. Был смыслом ее существования. Она жила для него. Для него и им. Но возможно, ее любовь была чуть слишком велика. Наверно, и с Мадонной, имя которой она носила, было так же. Как она, поди, изумлялась, когда ее сын превращал воду в вино, воскрешал умерших, а в конце концов превратил себя, Бога, в смертного! Прислонясь к мойке, она наблюдала, как сын бросил усталый взгляд на часы, и вдруг сообразила, что вот только что допустила маленькую оплошность. И попыталась исправить промах:

— Знаешь, упомянув о простом народе, я ни на что не намекала, дорогой мой! Для меня не имеет никакого значения, что Падди из простой семьи.

Сын недоуменно уставился на нее, потом кивнул. Несомненно, извинения приняты. Помнит ли он, что сегодня 29 августа? Скорее всего, да, но Мария спустилась вниз не затем, чтобы получать поздравления, а только из-за приглашения на футбол.

— Может быть, — с улыбкой сказала она, — поужинаете сегодня вечером на террасе, ты и твои друзья. Надо воспользоваться последними летними деньками.

Он опять кивнул, пихнул книгу в папку, которую сунул под мышку, и ушаркал к гардеробу. Не спеша, будто времени у него сколько угодно, надел длинный, темный шелковый плащ. В этом плаще он казался еще более долговязым, чем обычно, и в круглых очках а-ля Джон Леннон, в серебристом жилете, в линялых джинсах и высоких шнурованных башмаках смахивал на эксцентричного английского помещика. Шелковый плащ наверняка извлечен из домашних запасов. Либо найден в ателье, либо внизу, в подвалах, где в вечном плену коротала свои дни целая армия портновских манекенов.

— Завтра к полудню я вернусь! — крикнула Мария ему вдогонку, и тотчас послышалось дребезжание закрывшейся входной двери. Музыка дома! В верхнюю половину двери был вставлен гербовый витраж — светло-красное церковное стекло, просвечивающее на утреннем солнце, а на нем ножницы с разведенными концами, знак цеха портных.

Невольно она поспешила за сыном. Если надумаешь присоединиться к нам, будем очень рады! — хотелось ей крикнуть вдогонку, но было уже слишком поздно. Вообще-то она все время опаздывала, во всем.

Мария стояла у двери.

Сын направлялся к гаражу.

Что-то вроде приватной мифологии. Ее семья, в незапамятные времена переселившаяся сюда с востока, сама присвоила себе этот герб. Лезвия ножниц напоминали расставленные ноги, а овальные головки с отвращением смотрели в разные стороны. Или наоборот? Собирались поцеловаться? Ребенком она думала, что красный цвет символизирует утреннее небо над Галицией, а сейчас, когда она ждала посыльного с цветами, стекло сияло как розетка в церкви монастыря Посещения Елисаветы Девой Марией. Так было всегда. Однозначный ответ здесь не получишь, ножницы есть ножницы… ножницы… ножницы…

Придумал герб ее дед, Шелковый Кац. Большинству посетителей он нравился, хотя они обыкновенно связывали его с Максом Майером, политиком, который снискал известность тем, что потребовал обрезать косицы, то бишь покончить с пережитками. О том, что предки Марии, Кацы, некогда играли первую скрипку в пошивочной отрасли, никто теперь знать не знает, и ничего удивительного тут нет: слово «мода» — синоним преходящности. Что нынче en mode,[1] завтра уже passé.[2]

Мария сунула в тостер два ломтика хлеба, отошла к окну и стала смотреть, как сын выводит из гаража свой мопед. Снова ей бросились в глаза его длинные руки, и она почему-то подумала, что в ласках им, наверно, свойственна некоторая неловкость. В этом отношении Падди ему весьма под стать. Падди — маленькая, крепкая, самоуверенная, общительная, и по всем предметам одна из лучших, в первую очередь по математике. Ее мешковатые свитеры скрывали небрежную чувственность, и, когда она, стуча деревянными сабо, вместе с приятелями сына входила в дом, Мария всякий раз невольно прятала улыбку. Сабо! Прямо как в пору чумных эпидемий, когда зараженные должны были трещоткой предупреждать о своем приближении, чтобы здоровые успели уйти подальше. Ворота гаража с лязгом захлопнулись, мальчик нажал педаль стартера и покатил прочь, только полы плаща флагом реяли за спиной.

— Луиза, — сказала Мария, — в девять позвонит посыльный с цветами. С букетом из сорока роз. Помнишь, чтó это означает?

— Да.

— В самом деле?

Луиза кивнула, с лукавой смешинкой в глазах.

— Надо же! Ты вспомнила о моем дне рождения?

Мария прикусила губу.

— Боюсь, я совершила ошибку, — тихо призналась она, — маленькую, но все-таки. Напрасно завела разговор о приглашении на футбол. Господи, ну почему Макс, как назло, лоббирует этих инструкторов! Тут я прекрасно понимаю сына, вся эта функционерская мишпоха не вызывает у меня симпатии.