Сорок третий

Загадочны для Бондаря небольшие подразделения, созданные из бывших военнопленных, которые обосновались почти на всех станциях. Форму солдаты носят похожую на немецкую, темно-зеленую, но говорят, по-русски. В донесениях их называют казаками. Пленного или перебежчика еще не взяли, и Бондарь не знает, как относиться к этим казакам. Оттого лишнее беспокойство. Казаками надо заняться в первую очередь.

Во дворе возбужденные голоса, возня. Бондарь выскакивает на крыльцо. Открывая дверь, невзначай отталкивает часового, который стоит, прижавшись к ней. Тьма, сечет косой, с ветром дождь. Бондарь узнает Топоркова, приказывает пропустить.

Топоркова не было две недели, ходил в Мозырь к Турбиной.

Разведчик промок до нитки. Под кожанкой, которую повесил на гвоздь, целая лужа.

- Дал бы выпить, да нечего, - говорит Бондарь. - Не держим. Сухой закон. Рассказывай...

Хитрый, цыгановатый Топорков щерит зубы:

- У меня есть, Павел Антонович. Одубел бы без подкрепления. На Припяти в полынью провалился.

- Ты что, шутишь? Припять разве тронулась?

- Стоит. Трещит лед. Стреляет, как из пушек. Вот-вот пойдет. Я просто в полынью нырнул.

- Был в Мозыре?

- Был.

- Немцы домой не собираются?

- Пока что нет.

Откуда-то из-под полы Топорков достает воинскую фляжку в сером ворсистом футляре. Бондарь идет в переднюю комнату, приносит два стакана, краюшку хлеба, разрезанную пополам луковицу.

Топорков улыбается:

- Не то питво, Павел Антонович. Не под лучок. Коньяк. Может, даже французский. Я не очень разбираюсь. Но тонус поднимает что надо. Правду говоря, пропал бы без него.

С этими словами Топорков вынимает из кармана, кладет на стол две плитки шоколада.

- Жук ты. Не можешь без фокусов? Не потому ли задержался?

- Нет. Давайте выпьем. Расскажу по порядку.

Выпивают по полстакана бурой, терпкой на вкус жидкости.

- Кого-нибудь угости еще. Шоколад отдай девчатам. У тебя, наверно, есть. А я, брат, коньяк пил. На финской мы захватили дот. Там был целый склад.

Новости, которые принес Топорков, касаются прежде всего Турбиной. Работает в канцелярии генерала Фридриха, который осуществляет власть над всей округой. Положение как будто надежное.

- У Фридриха? - Бондарь присвистнул. - Высоко птичка взлетела. Ты не допускаешь, что она служит нашим и вашим?

- А что она может "вашим"? Что она про нас знает? В прошлом году об опасности предупредила, - Топорков загибает палец, - с Казаченковой сумкой выручила, - он загибает второй, - сведения передает, провалов нет...

Пальцев не хватает.

- А все-таки почему ее взял генерал? Надо точно знать. Мы ее туда не посылали. Немцам же известно, что муж ее советский летчик, сама выросла здесь, не в Германии.

- А черт его знает, Павел Антонович. Она передо мной не исповедовалась. Немец немцу верит, это точно. Считают себя высшей нацией.

- Ты это брось. - Бондарь встает, начинает ходить по комнате. Хитрости им не занимать. Вспомни, как война началась. Ручки жали, фотографировались с нашими руководителями, а сами нож за спиной точили.

- То высокая политика, Павел Антонович. Я говорю про обыкновенных немцев. Они дундуки порядочные. Наши их вокруг пальца обводят. Может, потому они такие, что считают себя лучше, умнее. Думают - перед ними все преклоняются.

- Ладно, дорогой Анатолий Семенович. Давай эту философию забудем. Мы с тобой шишки небольшие. Ясно одно: к Турбиной, кроме тебя, никого не допускать. Если удастся подоить генерала, считай, счастье само лезет в руки. Давай, что принес.

- Вот, - Топорков снимает левый сапог, шарит пальцами по внутреннему разрезу голенища, вытаскивает небольшой из плотной бумаги конверт. - Когда в полынью попал, очень боялся за него. Специально высушил на огне. Сказала, чтоб только тебе в руки передать.

- Иди, - Бондарь улыбается. - Мазуренке тоже принес?

- В этом голенище, - Топорков хлопает себя по правой ноге. - Слуга двух господ. Сношу ли свою кучерявую голову? Забудете сразу, как только попаду немцам в лапки. Скажете - был брандахлыст, пропал при невыясненных обстоятельствах. А у меня душа горит.

- И у меня горит, - Бондарь пожимает Топоркову руку. - И спать хочется. А некоторые вообще не хотят видеть меня на этом месте. Жизнь, Толя, ничего не попишешь. Иди поспи.

- В Турбиной не сомневайся. - Топорков стал серьезнее. - Нутром чую помогает честно. Хотя причин не знаю. А пролазит потому, что красивая как черт. И умная. Летчик ее - давно с рогами. Обыкновенной женой она, брат, быть не может.

III

Бондарь разрезает ножичком конверт, вынимает свернутый в несколько раз кусок ватманской бумаги. Расправляет на столе и вначале ничего не может понять. Перед ним неумело сделанная карта, с треугольниками, кружочками, пунктирными линиями-стрелками.

Только прочитав написанные по-немецки названия, Бондарь видит, что это карта области в границах оккупационного административного деления. Становится ясным смысл кружочков, треугольников.