Сорок третий

Вот и произошло то, о чем было столько дум, тревог, мучений. Отныне лето не служит немцам, сказка про русскую зиму кончилась. Больше не пойдет вперед, подымая по дорогам, большакам густые облака пыли, храброе германское воинство. Не будет в немецких сводках сообщений о внезапно захваченных чужих городах, громких реляций, народного срама, особенно трудно, остро пережитого теми, кто оказался под немцем.

Москва это понимает, салютует войскам сотнями пушек. Первый за войну салют! На нашей улице праздник...

Огненно-радостного, возвышенного, пи с чем не сравнимого настроения Мите хватает на то, чтобы по-прежнему встречаться с товарищами, забывать об опасности, которая ходит по местечку в образе жандармов, полицейских, шпика Гвозда.

После подкинутых листовок и записок жандармерию охватила паника. Не тронули пока никого. Разматывают жандармы клубочек. Гвозд, видно, насчет Мити закидывал удочку. Знает, что он якшается с Шараметом.

Гримак был последним партизаном из числа тех, которые когда-то вернулись в местечко. Таки и его съел Гвозд.

Час настает. С местечком надо расставаться. Только бы выиграть несколько дней, чтобы успеть завершить начатое с Михайловым, перебросить в лес его солдат, уговорить мать, тетку. Да и замену надо подыскать для работы с Мазуренкой. Лагута на службе листом стелется. Приглашает Митю в кабинет, предлагает, как равному:

- Может, табак нужен? Могу выписать пачек пять. Если покупать на марки, не хватит зарплаты...

Видно, что-то прослышал Лагута. Странного в этом ничего нет. Адамчуков почерк кто-нибудь да узнавал.

Митя берет махорку. Старший лесничий давно потихоньку помогает ему.

Митя не ходит в казарму, да и Михайлов не появляется в лесхозе. Надо соблюдать осторожность. Встречаются возле станции, у штабелей дров, когда начинают нависать сумерки.

Михайлов сгруппировал ядро, за которое ручается. Двенадцать человек. За каждым стоит еще двое-трое. Говорить обо всей роте пока еще рано. Даже приобщенных к подполью людей не просто вывести из местечка. Оружия нет, идти надо - самое близкое - за Дубровицу. Немцы могут похватать всех, как цыплят.

- Примут нас? - допытывается Михайлов. - Хоть бы подослали листовочку. Для меня это очень важно. Людям покажу.

Митя вытаскивает из-за пазухи газету, отдает лейтенанту. Газета районная, батьковичская, - и такую стали выпускать партизаны. Размером в четверть обычного листа, издается на белорусском языке. Михайлов радуется как ребенок. В группе, которая вокруг него сплотилась, есть русские, украинцы, даже казах и грузин. Но ничего, поймут и по-белорусски.

Митя просит:

- Достань мне немецкий мундир. Такой, как у тебя.

Лейтенант удивляется, даже как бы немного оскорблен.

- Зачем тебе?

- Чудак! Неужели ты думаешь, я буду вечно тут торчать? Сам в лес пойду. Я же немецкий язык немного знаю, - может, где надо, сойду за немца.

Лейтенант смотрит на Митю с уважением, хлопает по плечу.

- Достану, браток, не волнуйся. Хорошо, чтоб вместе попали. Мы б с тобой еще повоевали. Дорваться бы мне только до винтовочки!..

Митя лейтенанта не обманывает. Предчувствие такое, что он доживает в местечке последние дни. Мать, тетка понемногу переносят вещи на Залинейную улицу. Оттуда рукой подать до Росицкого поселка, где живет двоюродный брат матери. Приютит где-нибудь семью.

Освобожден Харьков. В наступление перешли все фронты. Каждый день Красная Армия освобождает какой-нибудь город. Союзники высадились в Южной Италии. От событий кружится голова.

Митя благодарен судьбе, что дожил до светлого дня. Собственными глазами увидел позор врага, растерянность, панику в его стане. Как высоко несли немцы головы в сорок первом, когда занимали местечко. Презрительно, свысока глядели на пыльные улицы, деревянные хаты, на скромно одетых, унылых жителей. Сколько расстреляли, уничтожили, сожгли людей! Теперь им все это вылезет боком...

Местная власть расползается, как гнилая тряпка. Снова, как в предвесенье, после Сталинграда, побежали в лес спасать души самые активные немецкие приспешники. Агронома Пахилку еще можно понять: эсэсовцы изнасиловали жену, но и начальник земельной управы Спыхальский тоже подался в партизаны. Ходил как сытый боров, засевал по десять гектаров земли, бил конюхов по лицу. Странно, но первыми опомнились как раз те, кто имел загребущие руки и таки хорошо погрелся возле немецкого огонька. Опанас Бобок дезертировал из армии, заведовал пекарней, жадный, хитрый Халимоник был его помощником. Хлеба имели вволю, меняли на золотые, серебряные вещи. Удрали вместе, на поживу полицаям даже шмуток не оставили.

Немцам теперь не до Мити, не до Миколы. Зато им самое время действовать.

Термитный шарик у Краснея. Он должен поджечь овчарню. Овцы в хлеву, на луг их, как коров, не выгоняют.

Митя не спит, поглядывает в ту сторону, где размещены колхозные хлева. Чувствует себя так же напряженно, как в прошлом году, когда они с Гарнаком подложили под рельсы мину и, вернувшись в будку, он ждал взрыва.

Минула полночь, а пожара не видать.

Наутро возле дровяного склада Митю с нетерпением ждал Красней.