Сорок третий

— Так Спаткаю не видать меня, Мишенька, как своего носа. Не быть ему тут. Даже без вас побоятся сюда ткнуться. Чует мое сердце. Что-то у них надорвалось. Нет больше дураков, чтоб за ними пошли.

Мир был восстановлен. Даже Ключник не думал, что Зина так презрительно относится к бывшему мужу. Он подошел, прижал женщину к себе, и на этот раз она не противилась.

9

На другой день, прежде чем двинуться с пилятичской группой за Птичь, Бондарь имел разговор с местечковыми перебежчиками. При разговоре присутствовали вновь назначенный командир Якубовский, ротный Ткач и Ключник, который задержал беглецов, сам бывал в местечке и мог знать о них такое, чего не знают другие.

Во дворе теснились любопытные женщины. Некоторые были настроены воинственно, слышались их возбужденные голоса.

Первым привели Лубана. Он в черном пальто, кожаную, фабричной работы шапку держит в руках, круглое небритое лицо сурово, упрямо. Войдя в комнату, заместитель бургомистра неподвижно застыл на пороге.

— Садитесь, — пригласил Бондарь и, когда Лубан хотел сесть на табурет, встал, протянул ему через стол руку. Так же поздоровались с Лубаном Якубовский, Ткач и Ключник.

— С какой целью пришли к нам? — спросил Бондарь.

Лубан, не задумываясь, глухо выдохнул:

— Бить немцев!

— Почему так поздно? Сами знаете, другие приняли такое решение раньше.

— Были причины, о которых тут я не хотел бы говорить.

Бондарь нахмурился.

— Дорогой товарищ, или как там вас, простите, называть. К нам можно прийти только с открытой душой. Надо говорить правду, какая б горькая она ни была. Понимаете, у нас фронт со всех сторон. Поэтому не всех принимаем.

Лубан как бы глотнул воздуха: во рту у него, видно, пересохло. Заговорил тем же глухим голосом:

— Ну что ж. Я не собираюсь таиться. Ошибся я. В советской власти ошибся… Может, мне нельзя даже простить. К немцам пошел сам. В тридцать восьмом меня арестовали. Считаю, что несправедливо. Выпустили, но дорогу закрыли. Не сумел перебороть злость. Много не понимал. Даже одного окруженца застрелил. Мои руки в крови. Вот и все…

Бондарь смотрит на Якубовского, на остальных. Те сидят опустив глаза. Им, как и ему самому, наверно, еще не приходилось иметь дела с такими, как этот заместитель бургомистра.

— Значит, осознали свою вину? — спрашивает Бондарь.

— Осознал. Сволочи всюду есть. При всякой власти.

Лубан говорит прерывисто, тяжело дышит, на его лбу выступает пот. Нервно теребит пальцами шапку. Пальцы шершавые, почти без ногтей.

— Окруженца за что расстреляли?

— Показалось, из тех самых. Сказал, что идет из тюрьмы. Справку под нос тыкал. А сам две гимнастерки натянул. Не расспрашивайте про окруженца. За него сто немцев положу. Верьте слову. Ненавижу фашистов!..

— Давно стали ненавидеть?

— С прошлого лета. Понял, что пришли уничтожить наш народ. Когда стали жечь деревни вместе с людьми, расстреливать семьи… Не находил места. Не знал, куда податься. Для партизан был врагом.

— К вам от партизан никто не приходил?

Лубан встрепенулся, посмотрел в глаза Бондарю.

— Прошлым летом была женщина из Нехамовой Слободы. Будто от десантников. Сначала думал — провокация, потом едва от полиции ее спас. С того дня легче стало. Думать стал об уходе к партизанам.

— Почему не установили с партизанами связь?

— Не пришлось. Вы не думайте, — Лубан вдруг заволновался, — мы не впятером собирались бежать. Намечали всю полицию под удар подставить. Там, в местечке, оружие спрятано — винтовки, пулеметы — можно проверить. Сорвалось. Одного сцапали. Потому и кинулись к вам.

Партизаны переглянулись. На Лубана смотрели уже приветливее. Всем нравится, что говорит честно, не таясь.

— Семья в местечке? — спрашивает Бондарь.

— В местечке. — Лубан опускает голову. — Моя и Адамчука старшие дочки на Подляшине. На хуторе. Спрятали у одного человека. Не знали, как нас примете.

Бондарь встает.

— В партизаны вас принимаем, товарищ Лубан. Хотя амнистии не объявляем. Оружие получите сегодня. Остальное зависит от вас.

Следующим вызывают Годуна.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Лохматые кони, которые всю ночь хрумкали сено, дружно бегут по наезженной дороге. Цуг саней растянулся на полверсты.

Синеватые, близкие человеческому сердцу тона господствуют вокруг. Еще между деревьев лежат сугробы ноздреватого снега, который успел только чуть-чуть осесть, еще спит в норе барсук, притаилась в дупле белка, не подают голоса, кроме ворон, никакие другие птицы, а уже пахнет весной.

Проницательный глаз здешнего человека замечает много примет приближения весны. На ветках верболоза набухли почки, на некоторых уже видны белые пушистые сережки. Приспустили ветви старые, раскидистые березы.

Теперь, в предвесеннюю пору, особенно страдают от недоедания зайцы, поэтому, не обращая внимания на опасность, безжалостно обгрызают кору даже с придорожных осинок. Опасность, правда, невелика: зайцев никто не стреляет, их развелось много. Заячьи следы встречаются на каждой снежной поляне.