Сорок третий номер…

Один из конвойных встал, подошел к клетке, просунул руку между прутьями и жестко ударил арестанта кулаком в висок. Тот покачнулся, и вместе с ним покачнулась вся «елочка».

– Еще слово, и в этот висок получишь пулю, – пообещал конвоир.

– Давай, сука! – вдруг завизжал осужденный за спиной Голоты. – Стреляй! Все равно все подохнем! Стреляй, собака бешеная!

Конвоир бесстрастно потянулся к кобуре, но вертолет неожиданно просел в воздушную «яму», и он задержал руку, пытаясь сохранить равновесие.

– Стреляй, сука! Ну что же ты? Обдристался? – не унимался шестой арестант.

Голота страдальчески повернул голову, чтобы увидеть выражение лица конвойного. Тот спокойно переждал тряску, вынул пистолет, приставил его сквозь прутья к виску осужденного и большим пальцем сдвинул рычажок предохранителя.

– Не-е-ет! – заорал арестант. – Я больше не буду! Простите меня! Пожа-а-алуйста!

Конвоир помедлил, убрал пистолет, но от решетки не отошел.

Голота спиной почувствовал, как облегченно опустились плечи у его соседа сзади.

В то же мгновение конвойный быстро поднял пистолет и нажал на курок. Голоте показалось, что раньше, чем он услышал хлопок выстрела, ему за шиворот брызнуло чем-то горячим и липким, а «елочка» дернулась и завалилась на правый бок. По цепочке осужденных прошелестел вздох ужаса. Арестанты торопливо выравнивали ряд, извиваясь телами.

В отсек вбежал Петри. В один миг оценив обстановку, он бросился к конвойному:

– Ты что делаешь, гад?! У нас каждый человек на счету!

– Я действовал по инструкции, – ответил тот, пытаясь ногой подкатить к себе из-за решетки отброшенную гильзу. – Осужденный хотел поднять бунт.

– По возвращении все изложишь в рапорте! – Петри задыхался от бешенства. – А пока я отстраняю тебя от участия в операции! Приказываю немедленно перейти в другой отсек и оставаться в нем до прилета в Петрозаводск.

Конвойный пожал плечами и хотел убрать пистолет в кобуру, но Петри протянул руку:

– Сдать табельное оружие!

Вертолет дернулся, просел в «яму» и накренился набок. Олафа и конвойного ударило об решетку, и опрокинуло на пол. Пистолет выпал и, проскользнув под прутьями клетки, подъехал к Голоте. Конвоиры повскакали с мест и в растерянности обступили решетку с обеих сторон.

– Чего смотрите? – закричал Петри. – Достаньте оружие этого болвана! Наше счастье, что у осужденных руки за спиной. Такого шанса они бы не упустили. Всех бы перещелкали, как баранов!

Голота покосился на пистолет, приклеившийся к его ноге, и подумал: «А ведь и впрямь перещелкал бы… Грешно ли отбирать чужую жизнь тому, у кого вот-вот отберут его собственную? А, Господи?..» Он вдруг вспомнил Анну, ее мертвые, стеклянные глаза, и зажмурился. «Не наказывай нас по беззакониям нашим, но поступи с нами по милости Твоей…»

Вернувшись в кабину пилота, Олаф раздраженно бросил задремавшему Недельскому:

– Их уже не одиннадцать, а десять…

Тот приоткрыл один глаз и, зевнув, процедил лениво:

– Сегодня к полудню ни одного не останется.

За бортом вертолета холодным светом осеннего солнца разлился день. Олаф в тревожной задумчивости наблюдал, как тень гигантской стрекозы скользит по сморщенной глади озер, перепрыгивает черные, словно обугленные скалы и уверенно разрывает паутину рек.

– Видите, – пилот протянул руку, – впереди гора Илевиламминнангас, за ней – озера Поясьярви и Юла-Висксьярви, а дальше – уже Финляндия.

– А где остров? – спросил Недельский, протирая глаза.

– Сейчас возьмем на пятнадцать градусов вправо. Видите каменную гряду? Сразу за ней – река Койтайоки. Она впадает в огромное озеро. Там и есть Хойту…

– На дубе – сундук, в сундуке – заяц, в зайце – утка, – криво усмехнулся Недельский. – А в утке – яйцо…

Пилот потянул рычаг.

– Жуткие места, – поежился он. – Безлюдные, безжизненные. Вокруг на десятки километров – ни одной души.

Вертолет перешагнул через каменную гряду и нырнул тенью в бескрайнюю водную гладь.

– Это озеро Юла-Висксьярви. – Пилоту явно нравилась роль экскурсовода. – Мне бабка рассказывала, что в старину в нем топили детей. Их каждую осень приносили в жертву богу дождей, снегов и морозов, чтобы наступающая зима не погубила людей и скот.

– Детей в обмен на скот? – Олаф с презрением фыркнул. – Дикий народ. Варвары.

Недельский оскалился:

– Ты – прямой потомок этого народа.

Петри вздрогнул, но ничего не ответил. Он лишь смерил своего заместителя взглядом, в котором одинаково читались презрение и отвращение.

Недельский невозмутимо отвел глаза и уставился в окно.

«Ничего, слюнтяй, – подумал он, – недолго тебе осталось. Я отыграюсь на тебе в Петрозаводске».

Гигантская машина дернулась всем телом и неожиданно просела. Петри и Недельский от неожиданности ухватились за сиденья.

– Ты чего? – спросил Олаф.

– Это он, – выдохнул пилот, кивая на бликующую рябь за окном.

Остров выплыл из рассветной мути так внезапно, словно поднялся со дна озера, чтобы ухватить добычу и скрыться обратно под водой. Черный клочок земли, ощетинившийся скалами посреди иссиня-серой зыби холодного озера, напоминал расплывшуюся кляксу на грязной промокашке[11] второклассника.