Сорок третий

— Забрали б вы нас к себе, партизаны. Хоть бы в те же Пилятичи. Вместе было б веселей. Что за жизнь тут — трясешься, дрожишь. Ни одной ночи спокойно не поспала. А выйдешь на улицу — косятся некоторые бабы. Из-за них, говорят, и наши хаты спалят. Я еще и виновата.

— Перестань, Ганна. Скоро все изменится. Мы же из-за семей и за Птичь не пошли. А собрать семьи в одно место нельзя. Мы сами на месте не стоим. У чужих людей будет еще хуже.

Анкудович одевается. Решил нарубить дров. Евтушик тоже собирается. Благодарит хозяйку, вскидывает на плечо винтовку. В эту минуту в хату влетает растрепанная женщина в накинутой на плечи фуфайке, с порога кричит:

— Человек из местечка соль на картошку меняет. С возом приехал. Конь Князева. Ей-богу, Князева!

Мужчины в один миг выскакивают из хаты. На улице действительно стоят запряженные сани. Конь буланый, крупный, подкованный на все четыре ноги. Сбруя исправная: хомут, постромки, чересседельник — как новые. Со двора, что напротив Анкудовичевой хаты, ковыляет пожилой, одетый в крестьянскую свитку человек, несет на плече полмешка картошки.

— Кто такой? — спрашивает Анкудович.

— А вы кто такие? — спокойно отвечает он, кладя мешок с картошкой на сани и укрывая сеном.

— Мы партизаны. Чей конь?

Человек высморкался, вынул из кармана рукавицу, вытер нос.

— Из местечка я. Работал до войны на железной дороге. Теперь нигде не работаю. А коня у соседа попросил.

— У какого соседа? — наливаясь багрянцем, кричит Анкудович.

Железнодорожник смотрит на него презрительно:

— А ты не кричи. Рад, что винтовку нацепил? Хватает кому кричать без тебя. Человек, который дал мне коня, кажется, из Пилятич. В местечко прибился. Я не спрашивал, кто он такой. За коня просил мешок картошки.

— Князев твой сосед? Говори! — снова кричит Анкудович.

— Кажется, Князев. А что?

Анкудович снимает с плеча винтовку, клацает затвором.

— Поехали в Пилятичи. Там разберемся.

Наставленное дуло винтовки, сдается, нисколько не волнует старика.

— Никуда я не поеду. Что я такое сделал?

Возле саней собираются сельчане. Больше женщин и детей. Мужчины стоят подальше — видимо, не хотят вмешиваться в неприятное дело. Бабы же давно разнюхали, на чьем коне приехал покупатель картошки, и взгляды, какие они кидают на старика, не обещают ничего хорошего.

Евтушику становится жаль железнодорожника.

— Вот что, дед, — говорит он. — Князев, наверно, у вас овцой прикидывается. А он тут начальником полиции был. Людей стрелял. В поганую компанию ты попал. Так что бросай коня и мотай на все четыре стороны.

— Коня не отдам, — глядя поверх голов, заявляет старик. — Не вы его давали.

Бабы возбужденно гудят.

— Гляди ты, полицаева коня не хочет отдавать!

— Ага, отпусти его! Завтра немцев приведет. Он за коня готов повеситься.

— Хитро придумали. Коня заберут, а старика отпустят.

Только теперь железнодорожник почувствовал опасность. На мгновенье его испуганный взгляд останавливается на Евтушике, и он как-то торопливо дергает вожжами. Анкудович идет вслед за санями. Евтушик догоняет мужчин при выезде из деревни. Толкает под бок Анкудовича, и они немного отстают от саней.

— Я к жене заскочу, Трофимович. А ты как надо расскажи. Кокнут же старика ни за понюшку табаку.

— Знаю, — почему-то злобно отзывается Анкудович. — Разберемся.

V

Странной жизнью живут деревни, селения той части Полесья, где уже летом сорок второго года разгулялась партизанская вольница. Насажденные немцами полицейские гарнизоны и центры местной гражданской власти управы — развеяло будто ветром. Районы, если не полностью, то в большинстве своем, целыми сельсоветами выпали из-под управления оккупационной администрации. В таких местах контроль полиции, гебитскомиссаров, бургомистров распространяется только на населенные пункты, расположенные вдоль железной дороги да еще возле широких, имеющих военное значение шляхов.

Наступила зима, основные партизанские силы двинулись за Птичь, но на оставленной территории гарнизоны, управы так и не восстановлены. Вторично оккупационная власть не смогла это сделать, так как среди местного населения не находилось охотников идти в полицию или выполнять какую-либо другую службу у немцев. Иногда в притихшие деревни налетают отряды полицаев, учиняют на скорую руку расправу, забирают хлеб и скотину. Но чаще заглядывают партизаны. Диверсионные группы, которые не спускают глаз с железной дороги, в сильные морозы и метели даже отогреваются в селах, пополняют запасы продовольствия, берут проводников и подводы. Частенько то тут, то там между немцами и партизанами происходят столкновения. Разрывают сухой зимний воздух пулеметные очереди, треск винтовочных выстрелов. В зависимости от обстановки та или другая сторона отступает. Чаще немецкая.